Небо над бездной

— Лабиринтом, Ваня. Там, в степи, между дворцом Йорубы и развалинами храма сонорхов есть древний подземный лабиринт. Когда-то я набросал его схему, теперь ее нужно восстановить.

Глава восемнадцатая

Берлин, 1922

Зал в кинематографе «Братья Люмьер» был маленький, на сотню человек, но заполнилось меньше трети. Федор не мог разглядеть публику. Князь усадил его в первый ряд и предупредил, что вертеть головой не нужно. Всякие люди могут прийти, белых эмигрантов много. Не ровен час, узнает кто-нибудь.

— Так, может, мне вообще не стоило приходить? — спросил Федор.

— Э, дорогой, ты уже пришел, значит, так распорядилась судьба, — сказал князь.

Впрочем, никакой он был не князь. Свежие красно черные афиши на тумбах перед зданием кинематографа, у оконца кассы и в фойе гласили:

Впервые в Берлине! Балет «Борьба магов».

Всемирно известный тибетский целитель Георгий Гурджиев представляет труппу своих учеников, посредством танца в собственной постановке наглядно демонстрирует скрытые способности человека к бесконечному самосовершенствованию.

Сверху красовался портрет князя, схематичный, весьма лестный, но узнаваемый по выпученным глазам, пышным усам и голому черепу.

— Да, дорогой, не удивляйся. Я и есть Гурджиев, великий гуру. Ты, конечно, сразу узнал меня, но не поверил, что тебе выпало такое счастье, такая честь. Думал, случайное сходство, да?

Федор никогда прежде о великом гуру Гурджиеве не слыхал, но нахмурился и кивнул, показывая всем своим видом, что да, так и есть.

— Ты можешь по прежнему называть меня князем. У меня в роду по отцовской линии греческие Палеологи, так что я больше чем князь. А почему Нижерадзе, я тебе потом объясню.

В зальчике погас свет, открылся занавес. Князь восседал перед белым полотнищем экрана, в глубине ярко освещенной эстрадки, на стуле с высокой спинкой. С краю стояло фортепиано, тощий длинноволосый юноша в бархатной куртке страстно ударил по клавишам. Звуки, извлекаемые юношей из расстроенного инструмента, походили на ритмический звон бубна.

На эстрадку гуськом, неровным строем, вышли мужчины и женщины, босые, в одинаковых белых костюмах. Шаровары, просторные рубахи до колен. Всего одиннадцать человек, разного возраста и вовсе не балетного телосложения. Музыка смолкла. Люди застыли в разных неестественных позах, спиной к залу, лицом к гуру, но так, чтобы не закрыть его от публики. Он молча, сурово глядел в зал. Стало идеально тихо, затем раздались покашливания, шорох, скрип кресел. Гуру трижды хлопнул в ладоши, пианист, тряхнув шевелюрой, ударил по клавишам. Люди принялись вразнобой топать, крутиться, поднимать руки и ноги.

Сначала Федору показалось, будто каждый делает, что хочет, повинуясь ритму дребезжащих клавиш. Но скоро он заметил, что ритма никакого нет и люди на сцене делают именно то, чего не хотят. Выворачивают ступни и кисти, изгибаются в судорогах, крутят головами так, что кажется, вывихнут шеи. Движения их слишком резки, неестественны, неудобны. Федор сидел совсем близко и видел мучительные гримасы на лицах. Безобразные, неуклюжие движения и гримасы превращали танцоров в одинаковых механических кукол. Трудно было отличить женщин от мужчин, молодых от пожилых.

Действо длилось минут двадцать. Федор все-таки не удержался, стал украдкой поглядывать по сторонам.

В первом ряду, справа, через несколько стульев от него, сидел пожилой полный господин с бородкой и внимательно смотрел на сцену. Возле господина дама. Взбитая, морковного цвета прическа и кончик носа.

Слева никто не сидел, Федор осмелел и оглянулся назад. Публика собралась вполне случайная, разноперая. Конторские и уличные барышни, молодые люди студенческого и богемного вида, демобилизованные военные, бюргеры среднего возраста, обоего пола. В последнем ряду парочка каких-то смутных оборванцев. Все напряженно застыли и были поглощены тем, что происходило на сцене. Только где-то в центре зала мирно дремала одинокая старушка.

Федор виском почувствовал неодобрительный взгляд князя и повернулся к сцене. Танцоры продолжали вывихивать конечности и биться в судорогах. Наблюдать это было тяжело. Федор переключил внимание на князя и с удивлением заметил, что глаза гуру томно прикрылись, усы дрожат, рот оскален, поблескивает сталь зубов, на лбу капельки пота. Руки сжимают тонкие, обитые бархатом подлокотники так сильно, что побелели ногти. Физиономия выразила нестерпимое блаженство, вот сейчас сквозь дребезг фортепиано и топот босых ног прорвется звериный рык и на гульфике княжеских брюк проступит темное влажное пятно.