Небо после бури

– Скоро будет бегать, – говорит Тас. – А пока ему больше нравятся ноги. Видимо, вкусные.

– Очень вкусные. – Я беру племянника на руки и щекочу розовые ступни. Он улыбается мне, демонстрируя два блестящих зуба.

– Ах, маленький.

Крошечная ручка тянется к моим волосам.

– Вижу, ты твердо намерен испортить прическу тете Сорокопуту. Тас, почему бы тебе не пойти пообедать. Подыши свежим воздухом. Малыш, ты не должен целыми днями сидеть здесь.

Мальчик уходит. Я несу племянника в свою комнату, отпускаю Масок, дежурящих у дверей. Закариас подпрыгивает на руках, тянется к окну, к свету. Но я отхожу в дальнюю часть комнаты, в темный угол. Здесь безопаснее. Сюда не дотянется клинок убийцы.

«Это не жизнь», – сказала тогда Ливия.

Но другой у нас нет. Услышав за спиной знакомые шаги, я не оборачиваюсь.

– Скоро ты снова увидишь солнце, племянник, – говорю я Закариасу. – Тетя Сорокопут обо всем позаботится. Ты будешь ездить верхом, убегать от учителей и проказничать с друзьями. Тетя Сорокопут уничтожит всех твоих врагов. Кля…

Но у меня нет сил договорить. Ведь я обещала сестре, что, пока я рядом, ее жизни ничто не угрожает. Я поклялась себе самой в том, что не позволю никому причинить ей вред, вспоминая тот момент, как убивали наших родителей и Ханну.

– Договаривай, Сорокопут.

Харпер приветствует Императора подобием улыбки, которая так редко освещает его лицо, и целует малыша в макушку. Закариас тоже улыбается, но немного настороженно.

– Взгляни в глаза своему племяннику и поклянись.

Я качаю головой.

– А что, если я не смогу выполнить свое обещание? – отвечаю я шепотом, потому что мне хочется кричать.

Но я подавляю этот порыв. Я не кричала, когда умерла Ливия, значит, должна сдержаться и сейчас.

– Сможешь, – уверенно говорит Харпер.

Я снова качаю головой и зову Коралию. Фрейлина забирает у меня Закариаса, и я выхожу в коридор. Харпер не отстает. Последние две недели мне не составляло труда избегать наших встреч – в конце концов, я практиковалась в этом искусстве много месяцев.

– Приведи Квина Витуриуса в малую комнату для аудиенций рядом с тронным залом, – приказываю я, пока он не сказал что-то еще, и тогда я просто взорвусь. – Мне нужно услышать его мнение относительно Понтилиуса и как с ним поступить… что ты де…

Харпер берет мою руку, прикладывает указательный палец к моим губам: «Тс-с». Тащит меня по коридору совсем в другую сторону. Мы спускаемся по каменным ступеням. У подножия лестницы громоздится куча строительного мусора. Обойдя ее, Харпер останавливается перед необъятных размеров недавно восстановленным гобеленом, прикасается к стене, и она отъезжает в сторону.

Мне знаком этот потайной ход: он ведет в какие-то кладовые и заканчивается тупиком. Раллиус приказал дворцовой страже проверять это место дважды в сутки.

И Харперу, без сомнения, это тоже известно. Я понимаю, зачем он привел меня сюда, и я испытываю чувство благодарности, такое сильное, что мне хочется схватить его и расцеловать прямо здесь, перед открытой дверью.

Забвение, вот что мне сейчас нужно. То, что избавит меня от этого сгустка боли в моей груди. Мне кажется, если я произнесу вслух имя Ливии, то мое сердце иссохнет и умрет. Харпер – это способ отвлечься, в котором я отчаянно нуждаюсь.

Когда мы заходим в коридор, он отпускает мою руку и зажигает факел. Мы идем через кладовую, заваленную битым кирпичом и досками, попадаем в следующее помещение. Оно больше, чем я ожидала, здесь даже помещается веревочная койка и небольшой столик с лампой. В углу я замечаю дубину, рядом громоздится куча крупных камней.

– Ты тут ночуешь? – спрашиваю я, разглядывая помещение.

Харпер качает головой.

– Здесь живут только призраки, Сорокопут.

В комнате холодно, но мне это безразлично. Я расстегиваю плащ. Однако Харпер протягивает мне дубину.

– Хм, – неловко бормочу я, взвешивая ее в руке. – И что мне с этим делать?

– Я обнаружил это место, когда мы впервые приехали в Антиум. Ты тогда рассказала мне, как погиб мой отец. – Он смотрит мне прямо в глаза.

– Я не понимаю.

– Я приходил сюда, чтобы кричать в темноте, – объясняет он. – Кричать и крушить все, что попадалось под руку.

– Но ты всегда такой спокойный.

– Всегда ли, Сорокопут? – Его серебристые брови взлетают вверх, и мне становится жарко.

Нет, Авитас Харпер спокоен не всегда – я это испытала на себе в дворцовых банях.

– Мне не нужно… не нужно ни плакать, ни браниться, ни… разбивать камни. – Я отбрасываю дубину. – Мне нужно… нужно…

– Кричать, – тихо говорит Харпер, возвращая мне дубину. – И ломать вещи.

Его слова пробуждают в моей душе нечто. Истерзанное и тоскующее – это нечто уже давно поселилось во мне, хотя я упорно не хочу этого признавать. Оно всколыхнулось в груди в тот миг, когда Маркус у меня на глазах перерезал горло моему отцу. И когда я услышала предсмертный крик Ханны: «Элли!». Оно вернулось, когда я смотрела на пожар Антиума. Когда умерла Кухарка, когда погибли Фарис и Ливви.