Небо принадлежит нам

Я не знал, о чем еще говорить с Невом. Спросить его, не врет ли он мне о здоровье своего сына, в то время как Джош сидит в соседней комнате и смотрит мультики? Бред.

– Нев, прости, но мне пора. Джек только что проснулся.

– Конечно, Роб, что ты. – Голос Нева снова потеплел. – Рад был с тобой пообщаться. Если снова захочешь поговорить – о чем угодно, – звони не раздумывая.

– Спасибо, Нев. Правда, огромное тебе спасибо.

Я ждал, пока он первый повесит трубку, но он почему-то этого не сделал. Несколько секунд я слушал его дыхание, и, когда я уже собирался оборвать звонок, издалека до меня донесся детский вопль: «Па-а-ап!» Нев зычно рявкнул: «Уже иду, малыш», после чего в трубке послышались приглушенные голоса и звуки передвигаемой мебели. И тогда я повесил трубку.

В спальне стояла непроницаемая, оглушающая тишина. Анна читала книгу и даже не взглянула на меня, когда я вошел. После моего звонка Неву мы с ней не разговаривали и ходили по дому, делая вид, что не замечаем друг друга.

– Прости, – сказал я. – За то, что был несправедлив к тебе и психанул. Мне очень, очень жаль.

Анна отложила книгу и разгладила простынь ладонью.

– И ты меня прости. Я неправильно себя повела. Ты ведь стараешься помочь Джеку, я понимаю, но мне кажется…

Она запнулась, не желая ворошить тему, явившуюся яблоком раздора, и посмотрела на меня. Взгляд был настороженным, даже испуганным.

– Мне стыдно такое говорить, это эгоистично, я знаю, но я не могу отделаться от ощущения, что я тебя теряю, – призналась она.

Стыдно. Еще бы, ведь как можно думать о такой глупости сейчас?

– Перестань. – Я погладил ее по ноге. – С чего ты вообще это взяла?

Анна пожала плечами:

– Мы отдалились друг от друга. Но я тебя не виню. Наверное, это неизбежно.

– Ага, – неопределенно отозвался я, тупо разглядывая узор на пододеяльнике и дергая выбившуюся нитку.

– Раньше мы ничего не скрывали друг от друга, – продолжала она. – Помнишь, как после потери детей мы сидели допоздна, часов до двух ночи, и говорили, говорили… Было очень тяжело, но на душе становилось светло оттого, что это наша общая боль, что мы друг друга понимаем. Мне так хотелось выговориться тогда, но сейчас… Я не могу. Просто не нахожу слов.

В комнате царил полумрак. Тусклый свет прикроватной лампы нагонял тоску, создавая ощущение, будто мы лежим в гостиничном номере, а не в собственной спальне.

– Да я и сам их не нахожу, – сказал я.

– Не хочу тебя терять, – прошептала Анна. – Не хочу, чтобы с нами произошло то же, что с остальными… – Она осеклась. – Только не с нами.

Я знал, кто эти остальные, – семейные пары, пережившие смерть ребенка. Мы видели их в кино, читали о них в романах – и хорошо представляли себе, что с ними происходит. Ребенок, который когда-то связал мужчину и женщину, становился причиной их разрыва, потому что каждый из них превращался для другого в невыносимое болезненное напоминание о том, кого больше с ними нет.

Она заплакала, и, хотя за все эти годы мы научились разбираться в слезах друг друга, я растерялся, потому что никогда раньше не слышал такого плача. Это были слезы какой-то другой Анны, из другого мира, другого века…

Я прижал ее к себе. По ее щекам струились слезы, из носа текло.

– Это моя вина, я знаю, только моя, – исступленно повторяла она.

Я испугался, что она себя ранит, ударит кулаком в лицо, поэтому обнял еще крепче.

– Прошу, не говори так. В этом нет ни капли твоей вины.

Вдруг она затихла. Плач прекратился так же внезапно, как и начался. Уверенным, неестественно спокойным голосом она сказала:

– Есть. Это всецело моя вина.

– Родная, ну о чем ты? Ты-то тут при чем?

Анна судорожно сглотнула:

– Выкидыши.

– Так, нет, даже не думай…

– Я не смогла удержать их, а теперь не могу удержать Джека, – упрямо продолжала она. – Это мое тело. Оно отвергает Джека точно так же, как тогда отвергло малышей.

– Нет, Анна. Нет. – Я заплакал. – Это неправда, не может быть правдой, ты сама знаешь. Выкидыши никак не связаны с тем, что происходит сейчас. Пожалуйста, не терзай себя так.

Наихудший из кошмаров – видеть, как любимый человек безжалостно наказывает себя, истязает свою душу, разрывая ее на части, и знать, что не в твоих силах прекратить эту чудовищную добровольную пытку. Все, что я мог сделать, – это лишь крепче стиснуть в руках хрупкое тело Анны, погладить ее шею и спину и позволить ей пропитать меня насквозь слезами.

– Я люблю тебя, – сказал я. Слова прозвучали горько, виновато.

– И я тебя.

Некоторое время мы лежали в тишине. Я хотел заговорить, смести невидимую стену между нами, но никак не мог подобрать нужных слов. Впал в ступор, словно меня без предупреждения вытащили на сцену и заставили выступать перед толпой.

Было так странно снова держать ее в своих объятиях. Мы уже давно не были близки. Подумать только, что когда-то мы не могли насытиться друг другом, жаждали прикосновений и ласк. Наши отношения только-только начались, а я уже хорошо изучил ее тело, каждый его сантиметр, каждую ложбинку и складочку. Я знал ее запах, знал все родинки на лице и спине.