Небо, «штурмовик», девушка. «Я – „Береза!“ Как слышите меня?..

Наш аэродром!.. Он уже ждал нас – за деревней Малые Вяземы располагалось большое, обрамленное лесом поле. Были построены ангары, служебные помещения, жилой дом – и все это руками курсантов-метростроевцев. Подготовке к полетам мы, курсанты, обучались по небольшой книжечке в голубом переплете. Называлась она «Курс учебно-летной подготовки школ ВВС РККА», или просто КУЛП. Нам строго внушали, что эта книга написана кровью летчиков. В ней были и указания курсанту-летчику по изучению и освоению курса летной подготовки, и «общие» советы.

Возьмем, к примеру, пункт пятый: «Постоянно воспитывать в себе: воинскую дисциплинированность, как на земле, так и в полете; организованность, культурность в работе и в быту; постоянную внимательность даже к мелочам, аккуратность, точность, быстроту в действиях и особенно разумную инициативность при выполнении поставленной задачи». Очень дельные советы!

Тогда мы учили страницы этой замечательной во всех отношениях книги чуть ли не наизусть. Вот, пожалуйста, еще один из ее пунктов: «Не падать духом при временных неудачах: наоборот, при неудачах проявлять еще больше настойчивости, упорства и воли, еще больше работать над преодолением трудностей, при успехе не зазнаваться, не допускать ослабления внимания, расхлябанности, насмешек над товарищами. Помнить, что в летной работе серьезное осмотрительное отношение к каждому полету и занятию, к каждой мелочи необходимо каждому летчику, независимо от его качеств, летного умения и стажа. Нарушение этого правила обязательно кончается поломкой или аварией, соблюдение его обеспечивает постоянную безаварийную высококачественную работу».

Десятки раз мы перечитывали страницы КУЛПа перед полетом, перед выполнением очередного упражнения, при подготовке к экзаменам. Учили и «Наставление по производству полетов» – НПП. На аэродроме же мы первым делом держали экзамен перед механиком по знанию самолета и мотора. Затем, установив самолет на штырь, по очереди садились в заднюю кабину (в передней сидел инструктор) и, действуя рулями, учились взлетать, разворачиваться, приземляться натри точки.

Инструктор терпеливо показывал, как проектируется горизонт на различных режимах полета. Для этого мы на руках то поднимали хвост самолета, то опускали, то заносили его в стороны.

Наконец сданы все зачеты, окончена наземная подготовка, и в следующее воскресенье мы должны летать. Как долго тянется время, когда ждешь… Я уже опять работала в шахте – расчеканщиком. Мы чеканили швы тюбингов (это гидроизоляция тоннелей). Очень трудно было чеканить свод тоннеля – уставали поднятые вверх руки с чеканочным молотком. К тому же вода при такой работе льется сверху прямо в рукава и стекает по всему телу: стоишь, как под ливнем. Когда чеканишь лоток тоннеля, возникают другие трудности. После многих подготовительных работ чеканочным пневматическим молотком нужно закладывать в швы свинец и утрамбовывать раствор. Работа наша считалась вредной, то и дело буфетчица подвозила нам молоко прямо к рабочему месту и заставляла пить – сколько сможем! В бригаде каждому поручалось определенное задание. Моя задача – сделать раствор из цемента, жидкого стекла, песка и других компонентов согласно дозировке и заложить его в швы тюбингов. Работа не сложная, но в рукавицах это делать очень неудобно, да и неспоро. Тогда я сняла их и начала ладошками втискивать раствор между чугунных, неровных стенок тюбингов.

После смены отмыла руки, гляжу – а кожи на них нет, и они страшно болят. «Как же полеты?» – мелькнула у меня тревожная мысль. Я прибежала в санчасть – и доктор так и ахнула:

– Что же ты, глупая, наделала!

– А к воскресенью они у меня заживут? – спросила я. – Мне ведь на полеты нужно.

– Какие там полеты! – ворчала докторша, смазывая чем-то мои руки и забинтовывая их. Она выдала мне бюллетень и запретила снимать повязки и мочить руки.

На второй день я все же вышла на работу, но забивать раствор в швы не смогла даже в рукавицах. Тогда я стала носить ведрами цемент и песок. Чтобы не тревожить больные ладошки, ведро я брала как дамскую сумочку и несла его на согнутой в локте руке. Проходя с очередным ведром цемента, я вдруг услышала крики. Спорили парни из бригад проходчиков. Шуму и так было много – от отбойных молотков, чеканочных, работающих на сжатом воздухе, от шипения шлангов, от вагонеток. Но парни перекричали весь этот производственный шум.

– Аня! Аня! – слышу, зовут они меня. – Скажи, как правильно: упера или оперб?

Передо мной два здоровенных парня – красные от спора, сжимающие в руках огромные гаечные ключи. На всякий случай я встала между ними и примирительно сказала:

– Если по-французски, то будет оперб, а по-русски – упера.

Парни поутихли, посочувствовали, что мои руки забинтованы, и один спрашивает:

– Почему тебя никогда на танцах не видно?

– Некогда, я же учусь в летной школе нашего аэроклуба.

– И уже летала? – спросили шахтеры в один голос.

– Конечно, – слукавила я, покраснела и, нацепив на руку ведро, пошагала к себе на участок.