Небо цвета крови

Сорвавшись, словно собака с цепи, он впился ему в горло своими жуткими пальцами, мешая вождению, понес психопатом:

— Хозяин здесь я! Я! Понял? Ты понял?!. Понял?!. Понял?!. — тряся, пару раз приложил об руль. Внедорожник чуть не занесло, не сбросило в кювет. — А?.. Ну что… кхм… молчишь?.. Что?! Скажи мне, что ты не согласен! Скажи — и кончу тебя здесь же!..

От криков Джин сделалась белой, как обсыпанная мукой, отошла от тела кровь, мир встал вперевертку, заплясал, душа — намученная и уставшая — онемела, застыла в параличе. Забываясь — со всей материнской силой, будто отражая незримый удар по детям, по самому дорогому и неоценимому, стиснула на них мертвецки захолодевшие руки, не отводя глаз от взъярившегося главаря. Бобби проснулся сразу, заревел, за ним Клер, в испуге смотря на мать.

— Мама… что такое?.. — хотела докончить дочка, но Джин жестом: «Тихо! Ничего не говори!» Следом себе: «Надо не попасть под его удар, иначе точно выкинет…»

Наконец водитель отозвался:

— Я согласен… Вы… — кашляя: — Вы… мой хозяин… вы…

Гремлина точно подменили. Отстранив руку — пламенно засмеялся, с улыбкой и мраком в глазах поглядел на него, далее — на Джин, Бобби, замершую Клер.

— Испугались? — залился полоумным хохотом, да притом так, что посыпались слезы.

И здесь же, какой-то секундой вытащив пистолет — к виску водителя:

— А сейчас?.. Ты… рули-рули, не отвлекайся. Сейчас страшно?.. — отвел шатающуюся руку прочь, направил черное смолистое дуло в лоб Джин, Клер, посмел поймать в прицел малыша. У матери в горле ком, шум колес в ушах, ноги примерзли к полу, а на языке — мольба, бегущая наперегонки с вибрирующим сердцем: «Не надо! Молю! Пощади нас! Богом прошу! Пощади!!.» Клер жалась под мамкино оберегающее крылышко, лицо у нее — фарфор, глаза — железные монеты. Малыш, плача навзрыд, глядел на незнакомого пугающего дядю, на вовсе не игрушечное оружие, все равно тянулся, глупенький, к нему, хотел потрогать, потешить интерес. Гремлин, хихикнув, привел курок в боевой взвод и — обратно, в висок водителя, с тем же вопросом: — А так? Страшно? Боишься? Говори…

— Страшно, — подтвердил тот, и Джин даже сквозь маску учуяла мускусный запах мужского пота. Проглотив слюну, он добавил: — Очень страшно… не стреляй, Гремлин…

Минуту-две Гремлин ковырял того пистолетом, кривлялся, после чего поставил на предохранитель, убрал и развалился на сиденье, оставляя несчастного водителя в покое.

В Джин постучалась жизнь: оттаяли ноги, руки, кровь весенними ручейками разлилась по жилам, сосудам, гробовая тьма в зрачках — ушла вон, испарилась. Обняла детей, словно увидела впервые, не удержала эмоций, заплакала.

— Когда же это все закончится… — в стенании и вытье пропадала она, — когда…

— Закрой свой… кхм… рот… — прежним легким, лакейским говорком протянул Гремлин, чем-то защелкал.

Та замолкла, пригляделась: безумец мучился с бардачком, никак не мог открыть. А разобравшись — зашебаршил в нем, загремел. Потом вытащил потрепанную книгу в черном твердом переплете, снял закладку, закинул ноги на торпедо и начал читать. Джин присмотрелась, не сразу разобрала название на корешке — сильно затерлась: «Святая Библия» — Книга Книг.

«У самого, грешника, руки в крови, а за священный текст берется, сволочь… — грозно подумала Джин, — Бога бы побоялся…»

Потом потянулись его длинные глубокомысленные комментарии, еретические, святотатственные и преступные для церкви философствования на такие вещи, о каких здравый человек, сберегший хоть каплю совести и морали, даже подумать бы убоялся, не то что сказать:

— Хорошая книжечка эта Библия… кхм… такие интересные события в ней поднимаются. И ведь интересно что? Нас ведь уже… как бы… кхм… наказали, залили водой. Ну… не совсем нас, а предков, верно? — крайнее слово Гремлин адресовал водителю, но в жесткой, повелительной манере. Тот, еще не отошедший от недавней прямой угрозы жизни, поторопился согласиться. Ублажив самолюбие, безнаказанность — продолжил вновь, как ни в чем не бывало, смягчил голос: — Нас же Бог по-другому наказать решил… Фантазии ему, конечно, в этом не занимать. Только вот про Спасителя все никак не пойму: за нами-то он придет вообще или забыл о нас? Нам… кхм… — забранился, — …сейчас как-то не очень всем круто живется. А с ним было бы прикольно, весело… вообще ни о чем не надо париться, голову забивать — и накормит, и напоит! Хороший такой мужик, всех любит. Блин, да я себя прямо верующим чувствую! Клянусь! Вот читаю — и чувствую — черт, дьявол, мать моя! — реально чувствую, как передо мной открываются священные врата Небес! Я как бы… кхм… очищаюсь, возношусь, что ли! Вот что-то меняется в душе! Наверно-наверно-наверно… я начинаю врубаться во всю эту хрень! Понимаешь, да? В общем, что-то творится со мной такое… — с передыхом завздыхал, утих, откинулся на спинку. Та напряженно затрещала, прогнулась. Зашуршали листы, а с ними — вопрос-угроза: — А ты католичка, да? Эй, слышишь меня?.. Веришь? Сильно или так себе, фифти-фифти?..

Джин не медлила с ответом, призналась чистосердечно: