Небо цвета крови

— Джин само собой надо сообщить… — переждав драматическую паузу, изрек Курт, скривил рот, повернулся к Дину — тот глядел на него ожидающе, неподвижно, щемил глаза, — а вообще, руки в ноги — и надо срочно идти в Грим за новым. И чем быстрее — тем лучше. Желательно выйти уже до обеда. Бог даст, если быстро управимся, вернемся в пятницу ближе к вечеру, — призадумался, дополнил: — Самое главное нам с тобой ночлеги надежные подыскивать, когда обратно нашу покупку везти будем, а то — тьфу-тьфу! — дождь зарядит и будет нам радость. К тому же от зверей теперь прятаться предстоит, ухо все время востро держать. Ну и плюсом — бродяги, а ты сам знаешь, что за этот кусок железа на колесиках они могут сделать с простыми обывателями вроде нас…

— В курсе, — кивнул напарник, чуть наклонил голову, втыкая во влажный пол потухший взгляд. Но потом, собравшись, — повернулся, взглянул на Курта исподлобья и сказал строго, рассудительно: — Только на что мы его брать-то с тобой будем? Вещей на обмен лишних у нас нет, денег — тоже… Продукты последние нести, добытые потом и кровью? Или как? За «спасибо» нам его никто не отдаст. Как тогда? Не понимаю…

Курт долго и проницательно смотрел на Дина, кусал нижнюю губу, потом заговорил мглисто:

— Пойдем покурим, — затем продолжил: — Там и обговорим все.

Поднялись, внапашку набросили плащи, вышли, закурили.

Бордовое свободное от облаков небо, нагретое солнцем, горело насыщенно и жарко, жгло глаза. По нему высоко, важно и нахохленно плыли одинокие галочки костоглотов, выдавливая из себя сиплый сонорный клич. Вдалеке обозревались хорошо заметные обрисовки развалин, бедновато затравеневшие луга, полностью облысевшие от дождей холмики, пригорки. На краю канав, затененных широковетвистыми деревьями, одолеваемая неистребимым желанием жить, тянулась ввысь парочка карликовых кустарничков. Кропотливо укутывались в зеленовато-угольные мхи поковерканные столбы. Ветер тихонько пел, всюду носил за собой солено-кисловатый привкус тления, утюжил выдыхавшиеся подсушенные изумрудные лужи. Странное и одновременно смутное спокойствие поселилось в окрестностях, накрыло их как шапкой, выдавая за истину фальшивую картинку безмятежности, искусно сотканное ложное ощущение безопасности.

Ка-а-р… Ка-р-р-р…

После третьей затяжки, морщась от терпкого дыма, Курт, наконец, поведал то, что по каким-то своим соображениям не решился озвучить в кладовке:

— Деньги у меня есть. Огромная сумма. Очень. Такие суммы ни мне, ни тебе не виделись даже во сне… — докурил, кинул под подошву окурок, засмолил второй, — …в сарае лежат, спрятанные в одной из бочек. Поначалу брал оттуда, отоваривался в Гриме, и всегда у разных торгашей, по возможности расплачиваясь маленькими затертыми купюрами, чтобы не было подозрений. А потом опасно стало — начали много интересоваться, подолгу разглядывать деньги, взгляды кривые кидать. Один раз даже охрана спохватилась, долго по пятам шла с оружием… — наморщил лоб, окунаясь в полустертое воспоминание. С минуту мучил безмолвием, потом продолжил тихо, страшно, беспокойно почесывая правую щечку, будто внутренне боролся с собой, ни в чем не хотел признаваться: — Я их у развилки подождал, а уже темнеть начинало… зима все-таки, ветер поднимался холодный… — опять помолчал, сбил пепел, отвисший на краешке сигареты, — ну, слово за слово, так и сяк — двоих в расход, в общем. Ничего брать, конечно, не стал — рискованно, тела в овраг сбросил, снегом прикрыл, чтобы неприметно было, скрыл следы.

Дин, не прерывая, все слушал, курил, пропадал в утлом табачном дыму, а глаза мрачнели, наполнялись тяжестью, изумлением — ломало изнутри раскрываемое перед ним признание, незнание того, как на все это реагировать.

— И… что потом?.. — сплюнув окурок, опешенно сронил он, тоже вынул следующую сигарету, прикурил с третьей попытки. Руки потрясывались, голос подводил, тонул в глотке. — Что было дальше?..

— Что-что… домой пошел. А мог вообще не прийти. Ради всего того, чего я накупил тогда в Гриме, меня обчистить захотел бы любой, даже самый миролюбивый с виду попутчик, — возобновил рассказ Курт, понемногу вскипая от ненужного допроса, повернул голову — напарник смотрел холодно, отчужденно, как на незнакомца. Догадавшись, что в нем зреют какие-то перемены, — спросил прямо, сузив губы: — Что ты так смотришь на меня? Презираешь насилие? Ах, да… ты же у нас пацифист, черт тебя дери, а мне что делать надо было? Отдать все? Голым остаться? А семья чем жила бы? Святым духом? Божьим словом, а? Скажи?.. Нет, ты скажи, не отворачивайся…

Подошел, выплевывая сигарету, взял Дина за грудки, выбив изо рта недокуренный бычок, и прибавил, брызгаясь слюнями, как бешеный: