Небо цвета надежды

В те дни папа тоже ходил тихий и подавленный. К завтраку он едва притрагивался или вообще ограничивался чашкой кофе. На работе он взял короткий отпуск и бо́льшую часть времени спал, а вставал лишь для того, чтобы сгрызть яблоко или выпить стакан молока. Изредка он устало интересовался моим самочувствием и спрашивал, ела ли я, но затем, не дожидаясь ответа, отворачивался и уходил к себе в комнату. Сперва я честно отвечала, но, увидев несколько раз, как за ним закрывается дверь, отвечать перестала, и вскоре папа прекратил спрашивать. Дверью он хлопал громко, и, кроме этого звука, теперь тишину в нашей квартире ничто не нарушало. Этим мое общение с папой и ограничивалось.

Однажды вечером к нам зашел дядя Анупам. Я сидела на балконе, положив голову на перила и глядя на прохожих.

– Где твой папа? – спросил он.

Я махнула рукой в сторону папиной комнаты и поплелась следом. Дядя Анупам разбудил папу и отдернул занавески на окнах. Солнечный свет ударил папе в лицо, он сел в кровати, прищурившись, посмотрел на меня и обвел глазами комнату.

– Задерни шторы. Солнце…

– Пошли прогуляемся, воздухом подышим. Хватит хандрить, этим горю не поможешь. И у тебя есть дочь, о которой тоже нужно заботиться.

Дядя Анупам помог папе одеться, и они отправились на балкон, где уселись на свои привычные места. Вот только сейчас эта сцена уже не казалась мне обычной. Я смотрела на них из гостиной и жалела, что жизнь не похожа на видеопленку и что ее нельзя перемотать и заново пережить некоторые моменты.

– Мне, наверное, пора возвращаться на работу. Чтобы хоть чем-то заняться… – сказал папа, глядя в потолок.

Дядя Анупам похлопал его по спине и налил ему пива. Оно пенилось и шипело, но через край не перелилось.

Я не ходила в школу уже две недели, и в тот вечер за ужином папа, глядя в тарелку, сказал:

– Надо тебе в школу вернуться. Я завтра поговорю с директором, и учителя помогут тебе наверстать пропущенное.

Мы доели ужин в молчании, которое нарушал лишь стук столовых приборов, когда Мукта накладывала нам еду. В такие минуты мне хотелось, чтобы папа сказал, что все образуется, что он обо всем позаботится и, что бы ни произошло, мы выживем. Но в тот момент, сидя за накрытым столом, я вдруг осознала, что дни, когда он разговаривал со мной, когда объяснял мне устройство мира, рассказывал истории или читал стихи, – все эти дни остались позади.

Время от времени ко мне подходила Мукта.

– Может, пойдем на террасу? Ты немного развеешься, – предлагала она.

– Со мной и так все в порядке, – отвечала я и, тяготясь ее присутствием, уходила к себе в комнату.

Когда Мукта спрашивала, не купить ли мне чего-нибудь на базаре, я притворялась, будто читаю какую-нибудь папину книгу, и, не поднимая глаз, качала головой, дожидаясь, когда Мукта уйдет. Возобновив занятия, я хватала рюкзак и выскакивала из дома пораньше, чтобы Мукта не увязалась за мной. На третий день Мукта заглянула ко мне в комнату.

– Я чем-то провинилась, да? – встревоженно спросила она, теребя подол платья.

– Нет. – Я взяла рюкзак и направилась мимо Мукты к выходу.

Учителя, знавшие, что я потеряла мать, смотрели на меня с жалостью и гладили по спине, старались окружить меня заботой, но лишь все портили. Чем больше я слушала их, тем сильнее становилось щемящее чувство в груди. Что это за чувство, я не понимала, но одно знала точно: что угрызения скоро прожгут у меня в сердце дыру. Я жалела, что не могу вернуться в тот день, не могу изменить в нем ни минуты, жалела, что мне вообще вздумалось подружиться с такой, как Мукта.

К концу месяца это чувство стало невыносимым. Находиться рядом с Муктой я была не в состоянии и решила что-нибудь предпринять. Однажды я даже проговорилась об этом Навину, когда мы сидели на скамейке во дворе. Наш двор почти не освещался, и мы часто сидели в темноте.

– Вот бы кто-нибудь забрал ее у нас. Это из-за нее ааи погибла, глаза б мои ее не видели. Что бы такое придумать?

– Тара, так нельзя!

– А что я, по-твоему, должна сказать? Это же правда. Думаю… думаю, надо, чтобы кто-нибудь увез ее обратно в деревню. Она там будет счастлива, и я мучиться перестану. – От гнева щеки у меня пылали.

Навин удивленно смотрел на меня. Ему и говорить ничего не требовалось – я все по его глазам поняла. Он не верил, что я способна на подобные мысли. Прежде это остановило бы меня, но теперь все было иначе. Сперва мы этого не понимаем, но смерть не только приносит нам горе, но и меняет нас. И я тоже изменилась.

Следующим вечером, когда кумушки судачили у нас во дворе, до меня донеслись обрывки разговора.

– Мне в квартире надо проводку поменять, а электрика никак не найду! Все хотят содрать тройную цену! Раньше-то все стоило дешевле, но, видно, ушли те времена. – И Мина-джи с досадой хлопнула себя по лбу.

– Ну надо же! Хотя сейчас столько негодяев, и все так и норовят слупить с тебя побольше деньжат. А заплатишь им – и все равно либо копаться долго будут, либо схалтурят. Ну чисто бандиты!