Небо цвета надежды

– Это… – Чандру махнул мне, и я шагнула к ним, – это Тара, дочка Ашок-сагиба.

Солнце светило ей прямо в глаза, и она прищурилась. Я приблизилась. Брови женщины поползли вверх, и лоб прорезали глубокие морщины.

– Здравствуйте… Я… Я Тара, – от волнения желудок у меня сжало. Я перехватила чемодан в другую руку. На секунду мы замерли, словно приросли к тому месту, где стояли, не зная, что сказать друг другу.

А потом она ласково улыбнулась:

– Да-да. Я знаю. Просто… Я и не надеялась уже, что увижу тебя. – Она распахнула объятия, на глаза навернулись слезы. Чемоданчик упал на землю, и я бросилась бабушке на шею.

– Твой папа… Он присылал мне твои фотографии. На первых ты совсем кроха. Я так радовалась его письмам, ведь в них лежали твои снимки. С каждым годом ты очень менялась, тебя было почти не узнать, но ты росла так далеко от меня, в другом городе. – Она всхлипнула. – Ну ничего. Нам ведь нужно столько всего рассказать друг другу, верно? Проходи же. Можешь называть меня аджи[57]. Сколько же я ждала, чтобы услышать это слово! – Она крепче обняла меня за плечи.

Встреча с бабушкой выбила меня из колеи, будто сон наконец превратился в явь. Она проводила меня в дом. То есть в усадьбу. Просторный внутренний двор мог сравниться по площади с нашим жилым комплексом в Бомбее. За садом тщательно ухаживали, и повсюду цвели розы – белые, красные и желтые. В центре росло фиговое дерево. Здесь прошло папино детство. Несмотря на все его рассказы, я не думала, что дом такой огромный. Я вдруг почувствовала себя обманутой. Папа украл у меня часть детства.

– Проходи же, пойдем в гостиную! – позвала аджи.

Слуга принес чай и поставил чашки на столик. Аджи похлопала его по плечу, и слуга сложил руки в приветствии.

– Это Шиям. Он у меня работает с тех самых пор, как умер его отец. Тот был преданным слугой и велел Шияму заботиться обо мне, когда я состарюсь. Сейчас слуг у нас намного меньше, чем в прежние времена. Дела у твоего дедушки долгое время шли не лучшим образом, а система заминдари переживала крах. У меня есть еще двое сыновей, но они тоже разъехались – нрав у твоего дедушки был непростой. Твой папа – мой первенец, и он никогда не забывал обо мне. Каждый месяц присылал мне по письму. Но потом – прошло уже много месяцев – письма приходить перестали. С ним что-то случилось, да? – Она тревожно вглядывалась в мое лицо.

– Папа… он умер.

Она опустила голову, стараясь подавить слезы, а затем кивнула и с силой потерла колени.

– Знаешь, для матери страшнее всего неведение – когда не знаешь, жив твой ребенок или нет. От чего он умер?

– Он… Наложил на себя руки… Повесился.

Она отвела глаза, уже не в силах сдержать слезы, но тут же смахнула их.

– Да, этого следовало ожидать. После всего, что случилось… Он невыносимо страдал. Я… всегда знала, что это произойдет… – Ее голос сорвался, и она выбежала из комнаты.

Я осталась одна и никак не могла решить, надо ли пойти следом за бабушкой и утешить ее. Шиям принес блюдо с печеньем. Я обеспокоенно улыбнулась, и слуга заспешил к бабушке. Я огляделась. Потолки в этом старом аристократическом доме были необычайно высоки, а сияющую люстру, казалось, повесили еще в колониальную эпоху. Стены увешаны фотографиями мужчин и женщин в облачении заминдари. Один из мужчин выглядел точь-в-точь как папа, только с элегантными усами и гневным взглядом, словно даже на фотографа сердился.

– Это твой дедушка. – Бабушка стояла рядом со мной, я даже не заметила, как она вернулась. – А все остальные фотографии – это другие твои предки. Раньше все было иначе, – она вздохнула, – я так рада, что хотя бы ты вернулась.

– Я бы давно приехала, просто папа говорил мне, что ты…

– Что я умерла. Да, это я ему посоветовала. Твой дедушка был очень… Скажем так: уживались с ним немногие. Он был строгим и неукоснительно следовал правилам. Он никогда не позволил бы тебе или твоей маме приехать в нашу деревню. А если бы вы ослушались… – продолжала она. – Знаешь, к женщинам здесь относятся иначе. Тут, в деревне, если девушка сбежит с мужчиной, ее и ее детей убивают.

– Да, ааи рассказывала. И она запрещала мне приезжать.

– Понимаю, – кивнула аджи и вздохнула.

– На самом деле я приехала в Мумбаи, чтобы отыскать одного человека, – сказала я.

– Кого?

– Аджи, ты, возможно, не знаешь, но много лет назад папа привез в Бомбей девочку.

– Ах, Мукту! Ну да, разумеется. Тогда, после всего, что случилось, она будто разучилась говорить. Это я настояла, чтобы твой отец забрал ее с собой. Тебе лет восемь было, да? Мать Мукты была местной проституткой, женщиной красивой и отзывчивой, но когда ты – дочь проститутки, судьба твоя решается в тот же день, когда ты рождаешься на свет. Здесь их называют девадаси – храмовые проститутки. Такие деревни, как наша, еще не избавились от этого порока.

– Храмовые проститутки?