Небо в огне

Гусаков меня представляет. Оказывается, он знает обо мне гораздо больше, чем я предполагал: и что я в прошлом - гражданский летчик, и что у меня большой опыт в летной работе, и что мне "была доверена высокая честь выполнять специальное задание правительства". На этих словах командир сделал особый упор, и люди это приняли. В их глазах я увидел искорки интереса. Вспыхнули и погасли. Хорошо. А время покажет: любить или не любить. Или просто... терпеть командира.

Ладно, ладно, мои новые боевые друзья! Я постараюсь подобрать к вам ключики. Потом. Не сразу.

Гусаков окончил речь и повернулся ко мне:

- Я оставляю вас. Нужно готовить к вылету полк. Адъютант принесет вам расписание.

И ушел. Я распустил строй и попросил адъютанта Ермашкевича, сутуловатого, худого лейтенанта со светлой шевелюрой волнистых волос познакомить меня с инженером эскадрильи и с парторгом.

Инженер-капитан Гринев, среднего роста, тихий, с застенчивой улыбкой, и парторг эскадрильи, высокий, костистый, с угловатым лицом, техник звена Тараканов, повели меня по стоянкам самолетов. Я придирчиво всматривался в каждую мелочь, выискивая признаки, по которым можно было бы судить об отношении людей к своим обязанностям, но к моей великой радости, везде был отменный порядок, как перед смотром, только вот стоянок было тринадцать, а самолетов - двенадцать. Из последнего боя не вернулся экипаж - сбили над целью... Было грустно смотреть на пустое место.

Подошел Ермашкевич, четко взял под козырек и протянул мне листок боевого расписания.

- Подпишите, товарищ гвардии майор!

Я взял листок. Незнакомые фамилии. Двенадцать экипажей. Дальность полета 370 километров в оба конца, а заправка горючим - полные баки! Это меня удивило, но, изучая расписание, я промолчал. Посмотрел на бомбовую загрузку. У кого десять соток, а у кого только восемь. Так мало? Хотелось спросить, но сдержался. "Не надо! Не надо! Это будет выглядеть как хвастовство".

Ермашкевич, словно поняв мои мысли, сказал:

- Аэродром неровный. Трудно взлетать.

Я кивнул, соглашаясь, а про себя подумал: "Вот он - ключик, с помощью которого можно открыть сердца людей эскадрильи!"

Просматриваю дальше, и к Ермашкевичу:

- У вас есть при себе список экипажей нашей эскадрильи?

- Есть, товарищ командир!

- А ну-ка дайте.

Сверяю боевые расчеты и нахожу чужую фамилию.

- А это кто на "девятке"? Какой-то Карпин. Откуда он?

- Из третьей эскадрильи, товарищ гвардии майор.

- Из третьей? А почему летит на самолете первой эскадрильи?

- Командир полка приказал. У них самолет неисправен, так он на нашем...

Мне это было неприятно слышать. Чужой летчик летит на нашей машине! Ясно, что он будет к ней относиться не очень-то бережно. "Девятка" - это был уже "мой" самолет, и меня кольнуло чувство самолюбия.

- А этот Карпин - хороший летчик? - продолжал я допрашивать адъютанта.

- Хороший, - уверенно ответил Ермашкевич. - Любимец командира полка.

- Гм! Любимец? Ладно. - Подписал листок. - Несите.

- Плохо, когда самолеты обезличиваются, - сказал инженер, нагибаясь и закручивая трос вокруг крепежного штопора. - В своей эскадрилье еще можно есть кому и с кого спросить, а с чужого что возьмешь? Вылез из кабины и ушел.

- Да-да, - подтвердил Тараканов. - Этот Карпин мне не нравится. Бреющим ходит. Зачем? Поломает машину.

Мимо пробежал техник, бросил на ходу:

- Алексеев вернулся, слыхали?

- Алексеев?! - воскликнули враз Гринев и Тараканов. - Вот это да-а-а!

- Кто это? - ревниво спросил я.

- О-о-о! - с чувством уважения ответил Гринев. - Это летчик нашей эскадрильи. Сбили над целью. Трое суток пропадал. Пришел, смотри-ка! Отважная головушка! Поедемте, посмотрим!

Возле штаба толпился народ: летчики, техники, вился дымок от самокруток, слышался смех, восклицания.

Алексеев - фамилия распространенная. Я знал многих летчиков с такой фамилией, и все они были люди солидные, богатырского сложения. И сейчас, еще издали, я разыскивал глазами такую же фигуру.

- Вот он! - сказал Тараканов, показав на худого светловолосого парня. Что-то знакомое почудилось мне в нем. Будто где-то я уже видел его.

Мы подошли, люди расступились, и я оказался лицом к лицу с героем дня.

Алексеев прервал на полуслове фразу и, зажав в кулаке самокрутку, вытянулся по стойке "смирно".

Весь его вид выражал несказанное удивление.

- Это командир нашей эскадрильи, - представил меня Тараканов. Знакомьтесь.

Алексеев расплылся в радостной улыбке.

И тут я вспомнил его! Точно - это был Алексеев, тот самый паренек, который так поразил нас тогда своим изумительным летным мастерством и хладнокровием. Ну и ну, вот это встреча!

Я обнял Анатолия, потом оглядел его с ног до головы. Худой, высокий, со смешливыми глазами. На макушке торчит хохолок. Упрямый, с характером. На небритых щеках пушок. Передо мной стоял мальчишка! По виду. А по отношению однополчан к нему было видно - настоящий летчик! Однако молодой уж очень!

- Слушай, Алексеев, сколько тебе лет?

- Исполнилось двадцать один! - сказал он так, будто уже достаточно пожил на свете, и полетал, и повидал.

- Много. - Ответил я ему в унисон. - Да ты у меня совсем старик!

Все рассмеялись.