Небо в огне. Штурмовик из будущего

Комэск вылетел из кабины злющий как черт. И сразу же кинулся к заруливающему на стоянку Прорве.

— Убью, зараза! — орал белый от бешенства капитан, пытаясь расстегнуть кобуру. — Вылазь немедленно, гаденыш! Я тебя сейчас сам, своими собственными руками…

— Леха, Леха, уймись! — повис у него на плечах экспат. — Что случилось, расскажи толком?

— Отпусти! Отпусти, немедленно! — яростно пыхтел Малахов, пытаясь освободиться. — Руки убери, кому сказал. — Но Григорий продолжал удерживать командира до тех пор, пока тот не угомонился. Рыжков, пользуясь случаем, смылся под шумок, только его и видели.

— Пришел в себя?

— Да! Отпускай.

— Ну вот и хорошо. А теперь рассказывай, что случилось?

— Хрен ли тут рассказывать! — сплюнул комэск. — Дай закурить. Взлетели и собрались хорошо, сам видел. Линию фронта тоже пересекли удачно, прошли на малой высоте. Вышли на железку и почапали по ней строго на север. Примерно через тридцать минут показалась станция. Обнаружили нас немцы на подступах к ней, встретили огнем «эрликонов». Дым коромыслом — ведомый в разрывах едва просматривается. На станции заметили два эшелона. Прорвались через завесу и шарахнули по ним бомбами и эрэсами. У одного паровоз запарил сразу, белый дым из продырявленного котла повалил во все стороны. Да и вагоны загорелись вполне уверенно. Немчура от них так и дернула. По второму не попали.

Фрицы тогда вообще осатанели. Зенитки словно взбесились. Тут я понял, что второй заход делать нельзя, потому что пристрелялись они, вот-вот накроют. Подал команду на выход из атаки. — Малахов сильно затянулся и замолчал, уставясь в одну точку. Он, похоже, даже не чувствовал, что окурок обжигает ему пальцы.

— Ну а дальше? — осторожно спросил Григорий.

— А дальше этот придурок взял да и пошел на станцию снова, — безучастно произнес капитан. — А ведомые его за ним пошли, как привязанные. Сам знаешь, мы молодых всегда учим, чтобы в первом полете за хвост ведущего держались, как пришитые, и все действия за ним повторяли. Прорва-то опытный, противозенитный маневр сделал, как положено, а эти так и шли, будто по ниточке. Их и сбили почти одновременно. Раз, и нет ребятишек. — Комэск сгорбился, махнул рукой и побрел в сторону КП. А экспат отправился на поиски Рыжкова.

— Я тебе клянусь, — чуть не плакал Прорва, — всем, что у меня есть, клянусь — не нарочно так сделал! У меня бомбы не вышли. Я и рычаг аварийного сброса, как обычно, дернул, не забыл. Гляжу, а сигнальная лампочка красным горит, вот я и повернул обратно. Сам знаешь, садиться с бомбами нельзя.

— Ну так и сбросил бы их по дороге в какое-нибудь болото.

— Да не сообразил в горячке! — с отчаянием воскликнул Рыжков. — Эшелон — вот он, перед глазами, как на ладони, решил с толком фугаски использовать. Азарт разобрал, понимаешь? Думаю, врежу гадам — и ходу.

— И что, попал? — осведомился Дивин, стараясь не смотреть на товарища.

— Попал, — уныло отозвался старший сержант. — Два вагона точно в клочья разнес. И путь наверняка повредил. Что теперь со мной будет, как считаешь? — с тревогой поинтересовался Прорва. — Малахов сильно злится?

— А ты пойди и сам у него спроси, — посоветовал экспат.

— С ума сошел! — испугался Рыжков. — Что я ему скажу?

— Правду! — жестко ответил Григорий. — И сделать это надо как можно быстрее, пока либо тебя, либо его под трибунал не отправили. Ну чего глазами хлопаешь? А ты подумал, что комэска запросто обвинить можно в трусости, мол, испугался и вышел из боя. Зато ты у нас герой — невзирая ни на что, выполнял поставленное задание. Как тебе такой вариант? Хочешь стать героем?

Прорва ошалело замотал головой.

— Нет? Славно, какая-то капля мозгов у тебя осталась. Тогда иди. А то ведь возможен и другой вариант: ты нарушил в бою приказ командира, и из-за этого погибли сразу два экипажа. Лучше объяснись, Гришка. Будем надеяться, что капитан просто набьет тебе морду и начальство потихоньку спустит дело на тормозах, ведь летать кому-то нужно? Иди давай, чего встал?!

* * *

Дивин оказался прав. Комполка и в самом деле не стал выносить сор из избы. Можно было только догадываться, чего ему это стоило. Но судя по довольному выражению на лице полкового особиста, капитана Карпухина, майор пообещал ему нечто значительное. Такое, от чего в принципе довольно беззлобный, несмотря на принадлежность к столь грозному ведомству, толстячок не смог отказаться. Лично экспат подозревал, что скоро на гимнастерке грузного чекиста блеснет боевой орден, полученный за некие таинственные заслуги.

А Малахов все-таки втихаря начистил Прорве физиономию после собрания, на котором его хорошенько пропесочил комиссар, и потом заставил лично писать письма родным погибших пилотов и стрелков. Рыжков корпел над ними почти целую неделю, а потом еще долго униженно извинялся перед капитаном.

Григорий же с молчаливого одобрения комэска воспользовался случившимся и насел на молодых летчиков с удвоенной энергией, заставляя их снова и снова отрабатывать всевозможные тактические приемы и элементы пилотажа.