Небывальщина

Какъ кинулся я — не въ избу, гд родители, родственники радости дожидались, а кинулся я куда глаза глядятъ!.. Не день прошелъ такъ, не два, а сколько недль, — силъ моихъ не стало!.. Пришелъ я опять къ Анн Петровн. — „Силъ моихъ нтъ, Анна Петровна, безъ тебя прожить; давай еще съ тобой въ любви поживемъ!“ — „Нтъ, говоритъ, другъ, ты теперь законъ принялъ, въ закон и живи, а я твоему закону не нарушница!!“ — Сколько къ ней ни приставалъ, одно слово: „я твоему закону не нарушница!..“ Да такъ мн тошно пришлось, что хоть на себя руки поднимай!.. Семья видитъ, дло плохо. Собралась вся родня, стали думать, какъ длу помочь, и поршили: позвать Аннину тетку… А Аннина тетка: родитъ-ли кто, ее зовутъ, горшокъ на брюхо накинуть — ее зовутъ: знахаркой слыла… Позвали ту тетку, стали всей родней ее чествовать. Почествовали ее сколько надобно, и стали говорить: что такъ и такъ — свадьба испорчена; помоги горю, приворожи мужа опять къ своей жен!- „Нтъ, говоритъ тетка:- я ворожить не умю: николи не ворожила… (она не хотла только признаться, а была всмъ завдомо знахарка), николи не ворожила, а по мр силъ на пользу ближняго, какъ Христосъ велитъ, тружусь. Вотъ и теперь такое слово скажу: пусть молодожены оба вмст пойдутъ къ Анют, да и спросятъ у ней христіанскаго прощенія; у Анюты душа ангельская; проститъ, дастъ Господь, Богъ и помилуетъ!“ — Чтожь ты думаешь?!.. Вдь отворожила всю эту порчу свадебную! — Ступай, говорю жен, снаряжайся, пойдемъ, говорю, ты со мной!.. а мн жену-то свою Богомъ данную, и по имени-то назвать было противно!.. Подходимъ мы съ женой къ Аннину двору — боязно; входимъ въ избу, смотринъ, а она, моя голубушка! сидитъ за столомъ, не въ переднемъ углу, а такъ поодаль, за оконичкомъ, правой рученькой головушку подперла, а сама-то вся такая болзная да сиротливая… Какъ взглянулъ я на нее, такъ духъ во мн замеръ! А Анюта сидитъ и не слышитъ, какъ мы въ избу вошли. Мы стоимъ передъ нею, — а она не видитъ… Марья, жена моя, какъ взвизгнетъ, да прямо въ ноги ей кинулась!.. Я за женою — тоже Анн въ ноги!.. Анна какъ взглянула на насъ, что снгъ вся поблла, да какъ бросится на шею въ Марь, да какъ стала ее цловать!.. „Любила, говоритъ, я друга: всю бы душу за него отдала бы. Теперь ты его люби… А я вашему закону не нарушивши!.. А я стою, какъ ни причемъ… Только смотрю: Анна Петровна такая стала веселая… «Садитесь, говоритъ, за столъ: вы у меня гости дорогіе!» — Сли ни за столъ, стали насъ подчивать. Сама налила себ стаканчикъ водки, да и говоритъ: «горько!» — Какъ я посмотрлъ на свою жену: въ первой мн жена за жену показалась!.. И такъ мн на душ показалось радостно!.. Анна говоритъ: «горько!» Я Марью цлую, и не то чтобы по нужд, а такъ какъ надо жену мужу цловать! Смотрю на Анну, на Марью — радуюсь!.. Марья мн жена, а Анна ровно сестра мн родная!.. Пошелъ я съ Марьей домой. — «Пойдемъ, Маша, говорю, задворками». Такъ Маша ажъ вся замлла: въ первые отъ меня посл внца ласковое слово услыхала!.. Посл того Анна Петровна въ Маш понавдываться стала; стала Маша родить, а родины были трудныя, трое сутокъ бдная мучилась!.. Такъ Анна три ночи глазъ съ глазомъ не смыкала! А какъ родился мальчишка, такъ ей радости было, почитай, больше чмъ родному отцу съ матерью!.. Вотъ она какая!.. Теперь у насъ живетъ она въ деревн бобылкою, и только у ней радости и есть, какъ бы моихъ съ Марьею дтей чмъ ни на есть утшить: одному рубашку сошьетъ, другому шапочку какую приладитъ… Живетъ она бобылкою, про бобылокъ ты знаешь довольно; а спроси ты кого хочешь про Анну Петровну бобылку, никто дурнаго слова не скажетъ; а за прежнюю ея гульбу со мной, не то чтобы въ укоръ что сказать или дурнымъ словомъ обозвать, а и такъ никто не промолвится.

Этотъ разсказъ сократилъ мн дорогу: мы подъхали въ самому городу.

— Вы гд будете ночевать, братцы! спросилъ я у городской заставы.

— А гд ночевать?!.. Скоро базаръ начнется; такъ мы прямо на площадь; тамотко и обождемъ.

— Ну, такъ прощайте, братцы! Я пойду гд нибудь въ тепл отдохну.

— Прощай, братъ! — сказалъ одинъ.

— Послушай, брать, прибавилъ другой: — посл ранней обдни выходи на базаръ; продадимъ дрова, станемъ могарычи запивать, теб поднесемъ.

Много спустя, посл ранней обдни я вышелъ на базаръ.

— Эй! парень!.. ступай сюда! ступай!..

Я вошелъ въ кабакъ.

— Забылъ что-ли, заговорили мужики, мои ночные товарищи, что мы общались теб поднести?

— Лтъ, не забылъ, да мн не надо: я и самъ могу васъ поподчивать.

— А ты этого говорить не моги: мы общались, мы и поднесемъ, а твоего не хотимъ!

Я съ ними выпилъ и распрощался, кажется, навсегда.

V

Я пріхалъ въ Орелъ, остановился въ гостинниц; на другой день ко мн входитъ коридорный.

— Васъ спрашиваетъ какой-то господинъ.

— Кто такой?

— Не знаю-съ.

— Зачмъ? Проси.

Входитъ ко мн въ нумеръ баринъ не высокаго росту, прилизанный, въ пальто съ мховымъ воротникомъ, въ калошахъ; шапку, правда, при вход снялъ.

— Здравствуйте, сказалъ онъ, входя въ комнату и подавая мн руку.

— Что вамъ угодно? спросилъ я.

— Мн до васъ есть дло.

— Прошу садиться.

Онъ слъ.