Нечаянная радость

Утром следующего дня с рюкзаками и сумками, нагруженными крупой и сухарями, мы с отцом Власием (так звали моего нового знакомого), порядочно отъехав от Сочи на автобусе, шли по узкой горной тропинке. После двух часов ходьбы мы оказались на плоскогорье, поросшем мелким дубняком, шиповником и дикими грушами. Навстречу нам вышли трое монахов. Все они были пожилые, но не дряхлые, с седыми бородами, в выцветших скуфьях и старых подрясниках, подпоясанные кожаными поясами. Сам скит состоял из четырех неказистых домиков с маленькими окнами и часовней с крестом на крыше. Вокруг был разбит большой огород с кукурузой и овощами. Огород и скит были огорожены плетеной из прутьев изгородью. Небольшая черная собачка Жучка охраняла огород от диких коз, свиней и прожорливых птиц. Она подбежала ко мне и, обнюхав ботинки, приветливо замахала хвостом. Кельи были построены в некотором отдалении друг от друга. Как я понял, отец Власий был здесь за старшего и имел сан иеромонаха. Остальные братия были простыми иноками в духовном послушании у отца Власия. Каждый жил в своей келье и пищу готовил себе сам.

Отец Власий тронул меня за рукав:

– Пока келью тебе ставить не будем, посмотрим, может, вскоре захочешь уйти от нас. Пока поживи у меня. Что-то я от усталости забыл: как твое святое имя?

– Мое имя не святое. Родители меня не крестили, а имя дали – Эдуард.

– Ну что ж, Эдик, будет твое желание – окрестим и имя дадим православное. Сейчас отслужим благодарственный молебен о нашем возвращении, а потом будем обедать.

Монахи вошли в часовню, а я встал в дверях. Отец Власий надел поручи и епитрахиль, перекрестился и провозгласил: «Благославен Бог наш…» Молебен был недолгим, и вскоре все разошлись по своим кельям. Перед обедом отец Власий научил меня, хотя и не без запинки, произносить молитву «Отче наш». Сам он помолился и благословил трапезу. Обед состоял из постных щей и пшенной каши, сдобренной постным маслом. Вместо хлеба были белые и черные сухари, которые мы накрошили в щи. На третье выпили по кружке чистой родниковой воды. Родник был примерно в пятидесяти метрах от скита и не иссякал даже в самые жаркие месяцы. Мне было дано послушание: носить всем старцам из родника воду в кельи, заготовлять на зиму дрова и стеречь огород от диких коз. С первого же дня отец Власий начал наставлять меня в Законе Божием. Начали с катехизиса, чтения Псалтири и Евангелия. Каждый день я должен был вытвердить одну молитву из утреннего и вечернего правила, а вечером, как школьник, демонстрировал свои успехи перед старцем. Обычно весь день я был в делах: то бегал с хворостиной по огороду, отгоняя жадных птиц от сладкой молочной кукурузы, то носил на коромысле ведра с водой, то до седьмого пота рубил, таскал и складывал во дворе на зиму дрова.

Однажды, выйдя из леса, я увидел всех четырех старцев, стоящих навытяжку перед двумя охотниками-абхазами, которые угрожали им ружьями и требовали деньги и продукты. Вспомнив свои навыки десантника, я подкрался сзади и в момент разоружил их и положил носами в землю. Один из них, моргая подбитым глазом, плаксиво кричал старцам:

– Откуда у вас этот бешеный монах? На Кавказе гостей так не принимают!

– А у нас в России говорят: незванный гость хуже татарина. Что бы вы сделали со мной, если бы я пришел к вам в дом и требовал деньги?

– Убили бы, – прохрипел абхаз с подбитым глазом.

– Ну, так и я вас сейчас прикончу, – сказал я, направляя на них ружье.

– Что ты, что ты, Эдик! Остановись! – закричал отец Власий.

– Да я пошутил, – рассмеялся я. – Вставайте, абреки, – сказал я, пнув их ногой. – Проваливайте быстрее, пока я добрый.

– Отдай наши ружья.

Я кинул им ружья:

– Возьмите, но патроны не отдам.

Они взяли ружья и пошли к лесу.

– Мы тебя все равно убьем! – прокричал абхаз с подбитым глазом.

– Меня душманы не смогли убить, а они будут покруче вас, козлов вонючих, – крикнул я им на прощание.

По вечерам я исповедывал свои помыслы и согрешения за целый день перед отцом Власием. Он был строг в это время, и я даже не узнавал всегда доброго и кроткого старца. Он говорил:

– Се чадо, Христос невидимо стоит, приемля исповедание твое, не усрамися, ниже убойся, и да не скрыеши что от мене: но не обинуяся рцы, вся, елика соделал еси.