Нечаянная радость

Когда я вернулся из командировки и открыл дверь своей квартиры, то сразу понял, что остался один. Двери одежного шкафа – нараспашку, шкаф показывал свою опустевшую утробу. На полу валялись вешалки, старые пояса от платьев, поношенные туфли и пластмассовые бигуди. На столе рядом с грязными тарелками и пустой пивной бутылкой лежал угол оторванной газеты с прощальным посланием ко мне: «Прости, я ухожу к другому». Не раздеваясь, я сел к столу и рассматривал эту декларацию с жирным пятном и следами губной помады. «Грязная тварь, шлюха», – пробормотал я, сбрасывая на пол липкую бутылку. Хоть и ругал, и клял я ее, сердцу было больно, и обида душным комом подкатила к горлу. Я закурил сигарету и оглядел комнату. Судя по увядшим цветам и околевшей, лежавшей кверху лапками на дне клетки канарейки, жена покинула дом давно. «Ну что ж, – сказал я, выкидывая в мусоропровод пивную бутылку, цветы и дохлую канарейку, – баба с возу – кобыле легче».

Не то, чтобы я до безумия любил ее, но она приучила меня к себе, и я привык к ней, и сейчас ощущал невосполнимую пустоту. Вся моя жизнь пролетела в какой-то спешке, вечной суете и довольно бессмысленном беге к тусклым неопределенным горизонтам. Я был специалистом-электронщиком, кандидатом наук тридцати двух лет. Жил я в типичном спальном районе большого города в гулком панельном доме-муравейнике, из окна моего жилища можно было увидеть унылое, с серой высохшей травой поле, мачты электропередач с провисшими проводами, другие такие же панельные дома и множество летающих и скачущих ворон, и выгуливающих своих собак пенсионеров. В общем, пейзаж, не располагающий к веселью. Я включил телевизор, и во весь экран появилась жирная губастая харя какого-то депутата. Со злостью я пнул телевизор ногой, и он погас:

– Все продать к чертям собачьим и бежать отсюда, туда, где не будет этих панельных домов, скачущих по пустырю ворон, пенсионеров со своими спортивными лампасными штанами и их голодных всюду гадящих собак.

Пирамида моих привычных жизненных ценностей пошатнулась и начала стремительно падать. Глаза б не глядели на этот серый противный мир, и я вынул из чемодана припасенную для встречи с женой бутылку коньяка, хлопнул сразу два чайных стакана и, отключившись от мира сего, рухнул на диван в мертвом сне.

По утру, проснувшись, я сразу не мог сообразить, что со мной произошло. В комнате было сумрачно, а за окном шел обломный дождь. В ванной я простоял минут десять под холодным душем и, наконец, осознал, что сошел с накатанных рельс своего бытия. Вся эта суетливая жизнь с женитьбой на эстрадной певичке, диссертацией, командировками пошла под откос и «экспресс восстановлению не подлежит», как бы сказали наши технические эксперты. И главная причина была не в уходе жены, а в давно зревшем душевном неустройстве.

Квартиру я продал за двадцать тысяч долларов. Слава Богу, быстро подвернулся покупатель – какой-то торговый чучмек, который здесь делал свой азиатский бизнес по продаже шавермы. По договору я мог еще жить в квартире один месяц, но после того, как я получил «зелененькие», начались подозрительные звонки по телефону с молчанием и сопением в трубку, а ночью кто-то уже пытался открыть дверь, подбирая ключи. Сам-то я мужик здоровый, тренированный, служил в десантуре, но не хотелось заводить шум на всю лестницу, я просто злобно гавкал, рычал и бросался на дверь, изображая здоровенного пса, и бандиты ушли, дав мне доспать до утра. Уже пронюхали стервятники, что у меня завелись денежки, а может быть по наводке самого чучмека-шашлычника. Я сшил себе набрюшник, куда заложил баксы, и без сожаления покинул свою квартиру.

Вечером я уже летел на юг и, сидя в мягком кресле, смотрел то на симпатичных стюардесс, то в иллюминатор на золотые, подсвеченные солнцем облака. Я думал, как хрупка и ненадежна человеческая жизнь, которую доверили мы этой несовершенной технике. Какая-то нештатная ситуация – и вся эта махина, крутясь, падает на грешную землю. И во что тогда мы все превратимся? Я представил себе черное, пахнущее керосином пожарище, безобразные обломки лайнера и обгорелые расчлененные трупы. И к кому тогда апеллировать? Да и как апеллировать, если меня не будет. Неужели человек в смерти своей приравнен к животным? Нет, что-то здесь не так! Не может быть такой вопиющей несправедливости. Говорят – есть загробный мир, но что это? В Афганистане я видел много убитых, и своих, и чужих. На моих руках умирали раненые товарищи: вот только что был живой, говорил, пил из фляжки, что-то просил, и через секунду его уже нет. Что-то ушло из него. Он лежит недвижим, молчит, не дышит и на афганской жаре быстро начинает разлагаться. Коля, где ты?! Был, и нет тебя. Если его не закопать, то через несколько дней от него останутся одни кости, дочиста ободранные пернатыми стервятниками и обгрызенные шакалами. Я вызвал стюардессу и заказал себе стакан вина.