Нечаянное зло

До встречи было больше часа, но Хабаров решил выйти из дома пораньше. Ему хотелось не спеша прогуляться и еще раз обдумать происходящее в университете. Болонская система постучала в его двери гораздо раньше, чем на это по наивности рассчитывал преподаватель. Уже после новогодних каникул прокатилась волна совещаний, на которых обсуждались «компетентностная модель образования», «интерактивное обучение» и прочая ерундистика. Кирилл Борисович завел записную книжку, в которую тайком от коллег вносил малопонятные словечки.

Вчера агитировать за новшества на юрфак приехал новый, ниспосланный сверху ректор, который в сравнении со своим предшественником смотрелся невыигрышно и даже жалко. Он уселся на краешек стула, свел узкие плечики и просидел в позе нахохлившегося воробья без малого два часа.

Больше всего Хабарова поразила ректорская манера говорить. В течение затянувшегося монолога он смотрел в одну точку, куда-то в безбрежную даль, словно юная Ассоль в поисках шхуны с алыми парусами. Бесстрастное лицо, полное отсутствие мимики, каких-либо жестов, не говоря уже об эмоциях, невольно побудили Хабарова задуматься: «А все ли у него в порядке с головушкой?» Возникшие сомнения усилились от безостановочного потока начальственных слов, произносимых без видимых запинок и мимолетных пауз.

На сорок пятой минуте рассказа о ректорских планах зал стал выказывать признаки усталости и нетерпения. Люди зашевелились, задвигали стульями, закашлялись и стали обмахиваться сложенными пополам листами бумаги или газетами. Потерявший бдительность заведующий кафедрой конституционного права энергично обмахивался текстом конституции. Профессор Кораблев в изнеможении закатил глаза к потолку, ему, по всей видимости, хотелось выпить, так как он без конца облизывал губы. Заведующий кафедрой трудового права разгадывал кроссворд, причем настолько демонстративно, что без стеснения спрашивал подсказки у соседей. Вернувшийся в строй после болезни криминалист Коромыслов выводил на страницах своего блокнота геометрические фигуры. Их было так много, что к исходу встречи его шариковая ручка перестала писать. И только декан факультета старательно фиксировала высокопоставленные мысли. Всем своим видом она выражала согласие, покорность и готовность выполнить во что бы то ни стало любое задание.

Не чувствующий настроение зала ректор говорил еще минут двадцать, доведя слушателей до полного исступления. В его речи постоянно проскакивали слова, редкие в юридическом обиходе, а потому обращавшие на себя внимание: «парадигма», «дискурс», «месседж», которых он нахватался за время двухнедельной учебы в «Скопцево».

Как закончилась встреча, никто не помнил. Было ощущение, что присутствующие выходили из римской аудитории полуживыми.

Погруженный в раздумья Хабаров незаметно преодолел расстояние от дома к зданию следственного отдела, расположенному в бывшем детском саду «Чебурашка». Наспех заселенный силовиками, он сохранил следы недавнего детсадовского прошлого. Поднимаясь по лестнице, Хабаров увидел расписанные сказочными героями стены: румяный Колобок, озорная Лисичка, огромных размеров Репка, сгорбленные от старости и крепостной жизни Дед и Бабка.

Старший следователь занимал кабинет один. Профессор бегло оглядел дымовские «хоромы». Кириллу Борисовичу бросилась в глаза висевшая на стене фотография руководителя следственного комитета в генеральской форме. Огромный лоб, проницательный взгляд строгих глаз вынуждали отбросить всякую мысль шутить с законом. Две стопки папок разной толщины лежали на подоконнике, третья — с текущими делами — находилась на столе, по соседству с деревянным канцелярским набором. Обычно такие делали в местах лишения свободы.

— Наборчик оттуда? — решил проверить себя Кирилл Борисович, указав рукой по направлению тюрьмы, располагавшейся в центральной части города.

— Оттуда, — кивнул Дымов, — точно так же, как и это. — Он показал на резной герб Камска. — У нас весь отдел в таких поделках.

— Дешево и сердито, — хмуро обмолвился профессор. — Какие новости, Вячеслав Владимирович?

Дымов неторопливо уселся за стол, положил руки на подлокотники кресла и размеренно произнес:

— У нас, Кирилл Борисович, сенсация. Каретная завещала наследство некой гражданке Бурекони, в то время как в Камск нагрянула племянница покойной, заявившая свои права на имущество. Об обеих я вчера узнал от нотариуса.

— Вот как?! Интересно! И кто же они?

— О первой известно немного — Бурекони Снежана Лольевна, 1976 года рождения. Правда, странная фамилия? Никогда такой не слышал. Я предположил, что итальянская. Или грузинская? Да еще и Лольевна! Как же зовут ее отца? Лолий? Лоль? Или Лель, как в «Снегурочке»? — блеснул знанием фольклора следователь.

— Да, звучит необычно, — поддакнул Хабаров, — эта Бурекони тоже заявила свои права? Или, может, она отказалась от свалившейся на нее обузы в виде элитной квартирки?