Нечаянный Роман

По спине пробежала дрожь, словно на голую шею легла невидимая, холодная рука. Наталья взяла в руки конверт, внутри лежали бок о бок два срезанных светлых локона. На один – перевязанный суровой ниткой – был нацеплен клочок бумаги с надписью «Люда», на втором было написано – «Женечка».

Наталье достались темные, папины волосы. Маленькой Наталья думала, что это потому, что Женька родилась первой. Наверное, волосы были дефицитом, таким же, как колбаса и шоколадные конфеты. Потом Наталья стала думать, что быть похожей на папу не так уж и плохо. Дочка в отца – счастливой будет, говорила мамина младшая сестра Светлана. Не верить тете было невозможно, у Светланы были синие, как у Василисы Прекрасной, глаза и такая же длинная, темная коса. Она выглядела так, что скорее могла бы быть папиной, а не маминой сестрой.

Наталья очередной раз поразилась, насколько похожими были мамины и Женькины волосы, и отложила конверт. Одним из сокровищ, хранившимся в маминой коробке, оказалась крошечная, связанной крючком пинетка, такая маленькая, что она занимала всего часть ладони, к ней был привязан небольшой кружок картона. На одной его стороне был нарисован отпечаток детской ножки. Наталья положила картонку на ладонь. Судя по отпечатку, именно такой должна была быть нога, чтобы помещаться в пинетку. На картонке маминой рукой было написано: «Женечка. Пятое октября». Такой же была дата на старой черно-белой фотографии. Молодая мама с мокрыми, только после мытья волосами и счастливым, чуточку тревожным лицом прижимала к себе Женьку. И хотя ног не было видно, Наталья была уверена, что сестра была обута в эти самые пинетки, одну из которых мама бережно сохранила.

Наталья представила, как мама склонилась над маленькой Женей, мокрые волосы струятся по плечам золотым потоком. Как она поставила маленькую ножку на картон и обрисовала чернильным карандашом. Наталья знала по своему опыту, что наслюнявленный чернильный карандаш сильно пачкался, так что мама не стала бы облизывать карандаш, а, скорее всего, намочила его потом, когда обводила отпечаток еще раз. Затем мама достала свой чертежный циркуль и нарисовала ровный, аккуратный кружок, на картоне до сих пор сохранился прокол. Картон был обрезан ровно под карандаш, только в одном месте можно было разглядеть почти стертую карандашную линию.

Столько любви и старания было вложено в маленький кусок картона, что у Натальи засосало под ложечкой. Она механически продолжила ворошить содержимое коробки, но кружок пустоты в солнечном сплетении рос быстрее, чем шевелились пальцы. Она знала, каким будет результат, задолго до того, как добралась до самого дна. Знала, но отказывалась верить. Пустота внутри стала гулкой и темной, в ней без следа утонули слова и оправдания, которыми можно было бы ее заполнить. Во всей этой куче дорогих маминому сердцу мелочей не нашлось ни одной, как-нибудь связанной с Натальей.

Ни одной.

Ни единого упоминания о том, что у мамы была другая дочь. Соревноваться с Женькой и раньше не имело смысла. В начальной школе мама сшила им одинаковые новогодние костюмы, Женя получила в своем классе первый приз, а Наталье растерянная учительница вручила заводной деревянный паровозик, который пылился у нее на столе целый год. Все дети, включая саму Наталью, понимали, что делается это в утешение. Самое противное случилось дома. Узнав, что произошло, Женя не раздумывая протянула Наталье свой выигрыш, на обложке глянцевой книжки целился из лука в небо нарядный Иван-царевич. Ласковым, но твердым движением Женя взяла из Натальиных рук несчастный паровозик с отбитым носом и сказала счастливым голосом:

– Ой, какой хорошенький.

Надутая Наталья осталась стоять с книжкой в руках, мечтая получить назад игрушку, ненавистную еще минуту назад.

Пустота добралась до головы. Онемел лоб, словно в него лягнула старая, слепая лошадь. Наталья бессильно потрясла кулаком.

– Еще узнаешь, драгоценная сестрица, – пообещала она, – отольются кошке мышкины слезки.

Глава 24

Пилипчук погасил окурок в массивной пепельнице с поспешностью застигнутого врасплох ученика и приглашающе указал на стул.

Наталья пожала протянутую через стол большую теплую руку, в очередной раз отметив, как несправедлив мир, рука ее собственного отца была влажной и вялой. «Ты же знаешь, у отца больное сердце», – оправдывалась мама.

Пилипчук тревожно поднял брови.

– Все в порядке с Асей, – буркнула Наталья, отвечая на немой вопрос.

Тоскливое выражение в глазах Асиного отца исчезло.

– По крайней мере, я надеюсь, все будет в порядке, – сказала Наталья, обходя стул для посетителя и удобно устраиваясь в кресле у стены.

Покладистый, всепрощающий Асин отец, каким его всегда описывала Ася, уступил место незнакомцу. Неуловимо изменилось лицо, окрепла линия подбородка, подтянулись в стальную нить губы.

– Я слушаю, – негромко сказал Пилипчук, в холодных блюдцах глаз насторожились мушки зрачков.

– Я знаю, что случилось с Сережей, – брякнула Наталья.

Слова пробили брешь в несокрушимом мгновение назад фасаде.

– Как? – растерянно сказал Андрей Григорьевич. – Откуда?