Нечаянный Роман

Кассир улыбнулась. Чуть-чуть. Уголками глаз. Лицо озарилось светом.

Совсем как у мамы, подумала Женя. Онемение в груди сменилось сосущей пустотой.

– Спасибо…

Слова с трудом пролезли сквозь пересохшее горло. Женя просунула дрожащую руку в окошечко и забрала телеграмму.

Туалет работал бесплатно.

Женя умылась и попила воды из-под крана. Слез уже не было, в груди сипели сухие, хриплые звуки, похожие на карканье.

Стремительно наступил вечер, темнота за пределами освещенного вокзала казалась непроницаемой.

Глава 23

У человека всего одно тело, пара рук и ног, но после него остается гора бездомных вещей. В субботу Наталья начала разбирать мамины вещи, некоторые еще пахли мамой. Бережливая мама сохранила все. Кружевные пристежные воротнички, которые давно вышли из моды. Несколько пар белых теннисных туфель. Отрез вельвета в толстый рубчик, пара рулонов ситца. Мотки шерсти, наполовину распущенный старый Натальин свитер. Туфли цвета топленого молока, как гордо называла их мама, с узким носом и на высокой тонкой шпильке. У них у всех был один размер, и сначала Женя, а потом и Наталья надевали мамины туфли на выпускной.

– Они сидят на тебе лучше, чем на мне, – сказала Наталье мама, – можешь забрать себе. Все равно я никуда не хожу. На мозоль опять же давит.

Воспоминание было таким живым, что показалось, что она слышит мамин голос. Заболело что-то внутри, словно зашевелился, раздвигая внутренние органы, лед. Однажды Наталья забыла в морозилке бутылку лимонада, когда достала, то жестяная крышка все еще держалась на горлышке, все остальное раскромсало на куски. Лед выбил дно и разодрал стекло.

Наталья вытащила одну туфлю из коробки и погладила бугорок от маминой мозоли. Теперь они никогда не будут натирать маме ноги. Говорят, сорок дней после смерти человеческая душа находится где-то рядом. Наталья прислушалась. На кухне гудел холодильник, на стене в зале тикали часы. На лестничной площадке хлопнула дверь. Наталья продолжала прислушиваться до тех пор, пока тишина пустой квартиры не заложила уши.

Наталья разделила вещи на кучки, что-то можно было отправить в деревню, что-то отобралось для комиссионки. В углу высилась самая большая куча, годная только в мусорку. Каждая такая вещь словно высасывала из Натальи кусочек души, вместе с бесполезными, зачем-то нужными маме вещами уходило что-то ценное, понятное только ей. Нечто, что Наталья не могла понять и разделить.

Вернулся с работы отец, увидел разобранные на кучки мамины вещи, подошел к куче для деревни, вытащил оттуда теплый мамин жилет и переложил в кучу, предназначенную для комиссионки.

– Для тети Тони, – вспыхнула Наталья и переложила жилет обратно.

Мама говорила, что жилет из собачьей шерсти облегчает приступы артрита, а у жены маминого брата болела спина.

Отец нахмурился, впервые за последние дни его лицо приняло старое, так пугавшее когда-то выражение. Наталья сжалась в комок, но тут же выпрямилась и поглядела отцу в глаза.

Отец отвел взгляд и поджал губы новым, чуть бабьим, движением, между бровей пролегла новая страдальческая складка.

– Тебе видней, – с обидой сказал он, – деньги бы нам не помешали. Особенно теперь. Один работник на семью, ты когда еще доучишься, а твоей сестры и след простыл. Не соизволила явиться даже на похороны, не говоря уже о том, что бросила сына на произвол судьбы.

Наталья скривилась, но промолчала. Не все, что сказал отец, было правдой, но и этого было достаточно.

Ночью Наталье приснилось, что она лежит в полынье, крепчал мороз, полынья становилась все у́же, еще немного, и она будет замурована в ледяной тюрьме. Встала с больной головой. Отец настаивал, чтобы в воскресенье Наталья закончила разбираться с мамиными вещами. Слова «мама» и «воскресенье» обожгли горечью рот. Наталья пошла в ванную, открыла кран и несколько раз прополоскала рот. От холодной воды заныли зубы.

Наталья протиснулась сквозь коробки и узлы с мамиными вещами и пошла на балкон за стремянкой. Оставалось разобраться с вещами на антресолях, отец так ее торопил, будто спешил избавиться от малейшего напоминания о маме.

Вещи на антресолях в основном принадлежали отцу. Маминых было совсем немного, если не считать старое недоштопанное одеяло, старый альбом с фотографиями и две перевязанные резинкой картонные коробки. В одной лежали старые письма, некоторые от бабушки, другие были написаны круглым маминым почерком. На самом дне лежало несколько писем, написанных папиной рукой. Наталья закрыла коробку крышкой и отложила в сторону. Приглашать в свою жизнь голоса из прошлого не было сил, слишком свежей была рана. Во второй коробке мама хранила разные мелочи. Пригласительные билеты и несколько вымпелов с названиями городов. Театральные афиши вперемешку с конфетными обертками. Вдруг вспомнилось, что, когда они были маленькими, мама была ужасной сладкоежкой. В последнее время она даже чай пила без сахара. Говорила, что от сладкого слипаются глаза.

– Жопа от сладкого слипается, а не глаза, – возражал отец.

– А это у кого что, – краснела, но не сдавалась мама.