Нечаянный Роман

Каким бы он был сейчас? На кого похож ребенок, которого Ася увезла с собой? Солнце должно было пойти ему на пользу. В августе ему будет восемнадцать. Совсем уже взрослый. Ей тоже было тогда восемнадцать, и она казалась себе совершенно взрослой. Принимающей трудные, но правильные решения. Права ли она была?

Должна была быть. А иначе зачем?

Горло перекрыло настолько резко, что Наталья чуть не потеряла сознание. Астма не возвращалась уже очень давно. После мгновенной паники вспомнила, что в ящике стола завалялась нераспечатанная упаковка ингалятора. Наталья рывком выдернула ящик и опорожнила его на стол. Повезло, срок годности на «Турбухалере» подходил к концу в сентябре этого года. Дрожащими руками Наталья сняла колпачок с ингалятора и повернула красный диск до щелчка. Хорошо, что с новыми ингаляторами не надо было синхронизировать вдох и нажатие на дно баллончика. Выдох вырывался из груди с хрипом, Наталья обхватила мундштук губами и вдохнула. Задержать дыхание на необходимые десять секунд было мучительно тяжело, болела грудь, в ушах неясно стучали гулкие далекие колокола.

Дин-дон. Дин-дон. Проклятый Хемингуэй и его звонящие по тебе колокола.

Неверные решения. Единственное, что у нее в жизни было. И мощенные благими намерениями дороги, ведущие в персональный внутренний ад.

Глава 42

C мечтательно ясного, почти весеннего питерского неба растерянно улыбалось февральское солнце. Женя и Алексей с удовольствием прошлись вдоль канала Грибоедова, поглядели на закрытые лесами купола Спаса-на-Крови и свернули к Русскому музею. Чистенькое, недавно отреставрированное здание радовало глаз и смутило чувствительный Женин желудок. В последнее время Женин организм смущало всё: ощущения, звуки и особенно запахи. Вот и сейчас она явственно ощутила запах невысохшей краски.

Несмотря на выходной, народу в Русском музее было немного. Алексей распахнул глаза и с азартом выведенного на прогулку спаниеля понесся по залам. Сначала Женя с трудом поспевала следом, отбиваясь от кладезей информации, которые сыпались на голову, затем решила отстать и медленно пошла вдоль стены. Летел над землей на мощных синих крылах прекрасный Демон Врубеля. Темным было его лицо, в светлую плоть безжалостно впился пояс. Чем ближе она подходила, тем меньше могла рассмотреть. Женя отступила на другой конец зала и задрала голову. В легкие словно ворвался ветер, прозрачные глаза Демона светились не только болью, но и гордым упрямством.

Почти такое же упрямство, не гордое, как у Демона, и не такое прекрасное, испытывала и она. Оно копилось в душе потихоньку, весенними водами бежало по закованной снегом душе. Все эти годы она бежала от своего горя, от своей вины. Убежала на другой конец страны, туда, где синели грустные сопки, и никто не знал, какой она была раньше. Она жила, притворяясь живой, маскируя боль работой, маленькими радостями и пустяковыми заботами. Она, как Демон, парила в воздухе, в своей собственной реальности, стараясь не трогать ничего настоящего, не касаться земли, в которой лежали… мама и Рома.

Но сколько бы она ни парила, ни убегала, ни делала вид, что стала другой, правда была простой. Настоящее росло из прошлого, будущее закладывалось сегодня. И если она сегодня не найдет в себе мужество заглянуть в прошлое, оно повторится снова и станет ее будущим. Их с Лешкой будущим. Будущим ребенка, которого она носит в себе.

– Теоретически ты п-права, – сказал Алексей, целуя Женю в висок, – надо смотреть в лицо своим страхам.

– Терпеть не могу, когда ты так делаешь, – сказала Женя.

Звук гулко разнесся по залу.

Сзади раздалось деликатное, но строгое покашливание. На стуле у входа напряглась, в готовности вскочить и навести надлежащий в храме искусств порядок, пожилая служительница музея.

– Чего ты терпеть не можешь? – прошептал в Женин висок Алексей. – Поцелуев в общественных местах?

– Кхм, – повторила бдительная старушка.

Алексей убрал руку с Жениного плеча и сосредоточился на картине.

– В юности Демон казался мне более героическим, – сказал он.

Служительница одобрительно кивнула головой и потеряла к ним интерес.

– Что изменилось? – спросила Женя.

– Он выглядит… грустно, почти трагически, – сказал Алексей.

Женя нахмурилась, Лешкины слова неприятно царапнули душу. С ног на голову перевернули смысл картины, вдруг показалось, что, ощутив родство с летящим над миром Демоном, она призналась в том, что считает себя трагической жертвой обстоятельств. Эдаким депрессивным, преисполненным жалости к себе и своим слезкам существом.

– А мне и раньше цвета не нравились, – сказала она, – голова, конечно, безумно красивая, и профиль… гордый. Зачем только у него тело депрессивно… грязных тонов?

– Прекрати так пристально рассматривать постороннего неодетого мужчину, – прыснул от смеха Алексей, – тем более в присутствии мужа.

– Во-первых, он – не мужчина, а юноша, – заулыбалась Женя, – а во-вторых, имею полное гражданское право рассматривать каких угодно мужчин. Я имею в виду, платонически.