Нечестивец, или Праздник Козла

Кабраль оборачивается: сзади, в пятнадцати или двадцати метрах, виден черный «Фольксваген» СВОРы, который ни с чем не спутаешь. Ослепительное сияние утра не дает возможности разглядеть, сколько голов внутри. «И вот уже вместо помощника меня сопровождают люди СВОРы». Пока машина пробирается по узеньким, забитыми людьми улочкам одноэтажных и двухэтажных домов с решетками на окнах и каменным цоколем, он думает, что дело, пожалуй, куда серьезнее, чем ему показалось поначалу. Раз Джонни Аббес установил за ним наружное наблюдение, значит он собирается его арестовать. В точности повторяется история Ансельмо Паулино. Чего он больше всего боялся. Его мозг – точно раскаленный горн. Что он сделал не так? Что сказал? В чем допустил промах? С кем виделся в последнее время? С ним обращаются как с врагом режима. Это – с ним-то, с ним!

Автомобиль останавливается на углу Саломе Уреньи и Дуарте, Теодосио выходит из автомобиля и открывает ему дверцу. «Наружка» останавливается в нескольких метрах от них, но ни один из calies не выходит из машины. Ему хочется подойти и спросить, на каком основании они следят за председателем Сената, но он сдерживается: к чему эта выходка, бедняги выполняют приказ.

Старый двухэтажный дом – балкончик в колониальном стиле, на окнах – жалюзи – похож на своего хозяина, сенатора Энри Чириноса; время, почтенный возраст и неухоженность сделали свое дело: дом покосился, сплющился и раздался посередине, как будто у него выросло брюхо и, того гляди, лопнет. Должно быть, когда-то это было внушительное, благородных очертаний здание; теперь же оно выглядит грязным, заброшенным, готовым вот-вот развалиться. Стены – в безобразных пятнах и потеках, крыша затянута паутиной. Не успел он позвонить, как ему открыли. Он поднимается по темной скрипучей лестнице с засаленными перилами, и на первой лестничной площадке домоправитель открывает перед ним скрипучую стеклянную дверь; он узнает богатую библиотеку: тяжелые бархатные портьеры, высокие, набитые книгами полки, истертый выцветший ковер, картины в овальных рамах; пробивающийся сквозь ставни солнечный свет серебрит нити паутины. В душной, адской жаре пахнет старым, прогорклым. Он ждет Чириноса стоя. Сколько раз он бывал здесь за эти годы: собрания, совещания, соглашения, переговоры, заговоры, все – по службе, все ради и для Хозяина.

– Добро пожаловать, Мозговитый, мой дом – твой дом. Хересу? Сладкого или сухого? Советую – амонтильядо. Свежайшее.

В пижаме и поверх нее – в роскошном зеленом полотняном халате с шелковой оторочкой, подчеркивающем округлости сенаторского тела, с безразмерным, как простыня, платком в кармане, в атласных пантуфлях, изуродованных выпирающими косточками, ему улыбается сенатор Чиринос. Спутанные редкие волосы, опухшее лицо, лиловые губы и веки, гной в уголках глаз и засохшая на губах слюна ясно говорят Кабралю, что после сна сенатор еще не умывался. Кабраль позволяет похлопать себя по спине и увести к старым удобным креслам под полотняными чехлами, не отвечая на бурные излияния хозяина дома.

– Мы знакомы много лет, Энри. И вместе сделали много всего. Хорошего, а иногда – и плохого. У режима нет других двоих, как мы с тобой, так тесно связанных. Что происходит? Почему с сегодняшнего утра небо рушится мне на голову?

Ему приходится замолчать, потому что в комнату входит домоправитель, старый одноглазый мулат, такой же безобразный и неопрятный, как и его хозяин, он несет хрустальный графин с хересом и две рюмки. Ставит их на столик и ковыляет обратно.

– Я не знаю. – Конституционный Пьяница ударил себя в грудь. – Ты не поверишь мне. Будешь думать, что это я сплел интригу, подстрекал и науськивал против тебя. Клянусь памятью матери, самым святым для этого дома: я не знаю, в чем дело. Вчера вечером, когда я узнал, я просто рот разинул. Погоди, погоди, давай выпьем. Я уверен, что эта неприятность скоро рассосется, Мозговитый!

Он говорит горячо, взволнованно, с жаром и слащавой сентиментальностью героев кубинских радионовелл, которые до революции Кастро доминиканское радио импортировало из Гаваны. Но Агустин Кабраль слишком хорошо его знает: высококлассный актер. Правду он говорит или лжет, узнать невозможно. Кабраль отхлебнул глоток хереса с отвращением – по утрам он спиртного не пьет. Чиринос выщипывает волосы в носу.

– Вчера я был с докладом у Хозяина, и вдруг он велит мне приказать Обезьяне-Кинтанилье, чтобы тот как заместитель председателя Сената отменил все заседания, пока не будет закрыта вакансия председателя Сената. – Чиринос продолжал актерствовать. – Мне сразу пришла в голову мысль: несчастный случай или сердечный приступ, что-то в этом роде. «Что с Мозговитым, Хозяин?» – «Я бы тоже хотел это знать, – ответил он мне с такой холодностью, от которой стынут кости. – Он уже не наш, он переметнулся к врагу». Он сказал это таким тоном, что я больше не мог спрашивать. И я пошел выполнять его приказание. А сегодня утром, как и все, прочел письмо в «Форо Публико». Еще раз клянусь тебе памятью моей святой матушки: это все, что я знаю.