Нечестивец, или Праздник Козла

Когда на душный чердак мавританского домика доктора Роберта Рейда Кабраля, где они сидели уже два дня, вернулся доктор Марселино Велес Сантана, выходивший за новостями, и, сочувственно положив ему руку на плечо, сказал, что в его дом на Махатма Ганди приходили и что calies увезли его жену и детей, Сальвадор Эстрельа Садкала решил сдаться. Он заливался потом, задыхался. А что оставалось делать? Позволить этим варварам убить жену и детей? Наверняка их теперь пытают. Тоска навалилась такая, что он не мог даже молиться за семью. И тогда он сказал товарищам, что намерен сделать.

– Ты знаешь, что тебя ждет, Турок, – остановил его Антонио де-ла-Маса. – Тебя не сразу убьют, а прежде помучают, поиздеваются.

– А семью твою будут мучить у тебя на глазах, чтобы ты выдал всех, – поддержал де-ла-Масу генерал Хуан Томас Диас.

– Никому не заставить меня раскрыть рот, даже если сожгут живым, – поклялся он им со слезами на глазах. – Я назову только негодяя Пупо Романа.

Его попросили не уходить раньше их, и Сальвадор согласился остаться еще на одну ночь. Его жена и дети, четырнадцатилетний Луис и Кармен Элли, которой только что исполнилось четыре года, они – в застенках СВОРы, в лапах у садистов и преступников; он всю ночь не сомкнул глаз и, будучи не в состоянии думать ни о чем другом, задыхался и не мог молиться. Совесть терзала его, точила сердце: как мог ты так подставить свою семью? На второй план отошли угрызения из-за того, что его пуля попала в Педро Ливио Седеньо. Бедный Педро Ливио! Где-то он теперь? С ним могли приключиться ужасные вещи.

Вечером 4 июня он первым покинул дом семейства Рейда Кабраля. На углу остановил такси и назвал адрес – улица Сантьяго, где жил Фелисиано Coca Мьесес, племянник жены, с которым у него были хорошие отношения. Он собирался лишь спросить, что тому известно о его жене, детях и других членах семьи, но ничего не вышло. Дверь открыл сам Фелисиано и, увидев Турка, замахал руками так – Изыди! – будто увидел самого дьявола. – Ты зачем тут, Турок? – закричал он зло. – У меня семья, ты что, не знаешь? Хочешь, чтобы нас всех убили? Уходи! Ради всего святого, уходи!

Он захлопнул дверь, и на его лице были страх и отвращение; Турок не знал, что делать. Он вернулся в такси, от глухой тоски кости словно размякли. Несмотря на жару, его пробирал холод.

– Ты меня узнал, правда? – спросил он шофера. Таксист, в надвинутой на лоб бейсбольной шапочке,

не обернулся посмотреть на него.

– Я узнал вас сразу, когда садились, – сказа он совершенно спокойно. – Не волнуйтесь, со мной вам надежно. Я тоже антитрухилист. Если придется убегать, будем убегать вместе. Куда вам ехать?

– В какую-нибудь церковь, – сказал Сальвадор. – Все равно, в какую.

Он решил поручить себя Богу и, если будет такая возможность, исповедаться. А когда снимет груз с совести, то попросит священника позвать полицейских. Они проехали совсем немного в сторону центра, по уличкам, где уже начинали сгущаться тени, и шофер сказал:

– Этот тип донес на вас, сеньор. За нами – два calies.

– Останови, – приказал Сальвадор. – А то они и тебя убьют.

Он перекрестился и вышел из такси с поднятыми руками, показывая вооруженным автоматами и пистолетами людям, что не собирается сопротивляться. Они надели на него наручники, которые врезались ему в запястья, и затолкали на заднее сиденье своей машины; от двух calies, с трудом втиснувшихся по бокам, разило потом и немытыми ногами. Тронулись. Когда поехали по шоссе на Сан-Педро-де-Макорис, он понял, что везут в Девятку. Ехали в молчании, он пытался молиться и огорчался, что это у него никак не получается. В голове, как в кипящем котле, все перемешалось, бурлило, невозможно было удержать ни мысли, ни образа, они метались и лопались, точно мыльные пузыри.

И вот он, знаменитый дом на девятом километре, огороженный высокой бетонной стеной. Они проехали через сад, и он увидел ухоженную усадьбу, старинный дом

среди деревьев, по бокам дома – примитивные строения. Его вытолкали из. машины. Провели полутемным коридором, по обеим сторонам – камеры, набитые голыми людьми, повели вниз по длинной лестнице. Замутило от острого, пронизывающего насквозь запаха экскрементов, блевотины и паленого мяса. Представился ад. Внизу, в конце лестницы, почти уже ничего не было видно, но он разглядел снова череду камер с железными дверями и зарешеченными окошками, а за ними – головы, старающиеся увидеть. В конце подземного коридора с него содрали брюки, рубашку, трусы, ботинки и носки. Он остался голым, в одних наручниках. Ноги вязли в чем-то липком, сплошь покрывавшем неметеный плитчатый пол. Потом его опять тычками затолкали в другое помещение, почти совсем темное. Там его посадили и привязали к разбитому стулу, скрепленному металлическими пластинами – дрожь пробежала у него по телу – с ремнями и металлическими кольцами для рук и ног.