Нечестивец, или Праздник Козла

– Почему обязательно фарс, – возразил Фифи Пасто-риса. – Не будь таким пессимистом. Следственный эксперимент. И судьи пришли. Разве не видите?

– Те же самые штучки, что обожал папаша, – стоял на своем Модесто, качая головой.

Фарс или не фарс, но продолжалось это много часов, солнце уже стояло в зените и начинало долбить череп. Одного за другим их заставляли проходить перед раскладным столиком, выставленным под открытым небом, и люди в штатском задавали им те же самые вопросы, которые им задавали в Девятке и в Виктории. Другие, за пишущей машинкой, записывали их ответы. Младшие офицеры слонялись без дела. Их не кормили, лишь в полдень дали несколько стаканов газированной воды. Под вечер появился толстый начальник Виктории, майор Америко Данте Минервино. Он нервно покусывал ус, и лицо у него было еще более злое, чем обычно. Его сопровождал здоровенный негр с расплющенным боксерским носом, с автоматом через плечо и заткнутым за пояс пистолетом. Их снова посадили в «живодерню».

– Куда едем? – спросил Педро Ливио майора Минервино.

– Обратно в Викторию, – ответит тот. – Я приехал за вами лично, чтобы не заблудились по дороге.

– Какая честь, – сказал Педро Ливио.

Майор сел за руль, негр с лицом боксера – на сиденье рядом.

В фургон к ним посадили конвой, трех солдатиков, совсем молоденьких, похоже, новобранцев. Солдатики держались напряженно, видно, от груза свалившейся на них ответственности – конвоировали таких важных арестантов. Помимо наручников им связали веревкой щиколотки, не очень крепко, чтобы могли передвигаться коротенькими шажками.

– На кой черт веревки? – запротестовал Тунти Касерес. Конвойный указал на майора и поднес палец ко рту: «Молчи».

Ехали долго, и Сальвадор понял, что едут они вовсе не в Викторию; по лицам товарищей он увидел, что и они догадались. Все молчали, некоторые сидели, прикрыв веки, другие – с широко раскрытыми, горящими глазами, точно старались сквозь металлический панцирь фургона разглядеть, где они находятся. Он не пытался молиться. Тоска и тревога одолели так, что все равно ничего не получилось бы. Но Бог его поймет.

Фургон остановился, и они услышали рев моря, бьющегося о подножие высокого утеса. Конвойные открыли дверцу машины. Они находились на пустынной возвышенности: красноватая земля, редкие деревья. Солнце еще светило, но шло к закату. Сальвадору подумалось, что смерть – это, должно быть, своего рода отдых. А он безмерно устал.

Данте Минервино и здоровяк негр с лицом боксера велели трем молоденьким солдатикам вылезти из фургона, но, когда шестеро арестованных хотели было последовать за ними, их осадили: «Назад, сидеть». И тут же начали стрелять. Но не в них, а в солдатиков. Трое мальчишек рухнули, не успев удивиться, понять, что происходит, крикнуть.

– Что вы делаете, преступники! – зарычал Сальвадор. – За что несчастных солдат, убийцы!

– Это не мы их убили, а вы, – очень серьезно ответил майор Данте Минервино, перезаряжая автомат; негр с расплющенной физиономией поддержал его радостным гоготом. – А теперь выходите.

Ошеломленных до отупения происшедшим шестерых арестантов вытолкали из фургона, – мешали путы на ногах, и они смешно подпрыгивали, спотыкаясь о трупы солдатиков, – и отвели к точно такой же машине, стоявшей в нескольких метрах от первой. В машине сидел только один человек, в штатском. Заперев пленников в фургон, трое тюремщиков тесно сели на переднее сиденье. Данте Минервино снова взялся за руль.

Вот теперь Сальвадор мог молиться. Он слышал, как кто-то из его товарищей всхлипнул, но и это его не отвлекло. Он молился легко и свободно, как в лучшие свои минуты: за себя, за свою семью, за трех только что убитых солдатиков, за пятерых своих товарищей, сидевших рядом, у одного из которых сдали нервы, и он с проклятиями бился головой о железную стенку, отделявшую их от водителя.

Он не знал, как долго они ехали, потому что ни на мгновение не отрывался от молитвы. Покой и безграничная нежность наполняли его, когда он вспоминал жену и детей. Машина остановилась, открылась дверца, и он увидел море, предвечерний свет, солнце, тонувшее за темно-синим небосклоном.

Их вытолкали из фургона. Они оказались во дворе, в саду, возле очень большого дома, рядом с бассейном. Несколько седых пальм с торчащими кверху хохлатыми ветвями, метрах в двадцати – терраса, а на ней – мужчины со стаканами в руках. Он узнал Рамфиса, Печито Леона Эсевеса, его брата Альфонсо, Пируло Санчеса Руби-росу; двое или трое были ему не знакомы. Альфонсо Леон Эстевес подбежал к ним, не выпуская из рук стакана с виски. Помог Америке Данте Минервино и негру-боксеру тычками отогнать пленников к пальмам.

– По одному, Печито! – приказал Рамфис.

«Пьян», – подумал Сальвадор. Для полного праздника, для последнего веселья сын Козла должен был напиться.