Нечестивый Консульт

— Где мои сёстры? — наконец, спросила она.

Пройас вздрогнул, будто что-то ужалило его в шею. Через его плечо Сорвил заметил, что к амулету Кругораспятия, раскачивающемуся у Пройаса на шее, за волосы привязан плевок человеческого скальпа.

— Вернулись… — пробормотал экзальт-генерал, но слова застряли у него в глотке. Прокашлявшись, он сплюнул в грязь блеснувшую на солнце паутинку слюны. — Вернулись обратно в лагерь… — Проницательный взгляд его карих очей, некогда излучавших одну лишь уверенность, на миг опустился, но затем вновь возмутительно-пристально уперся ей в лицо. — Совсем обезумели.

Высоко подняв брови, она скептически наморщила лоб.

— А как, по-твоему, следует называть то, что мы увидели здесь?

Улыбка пропойцы. Пройас сощурился, взгляд его подёрнулся поволокой, став при этом даже каким-то кокетливым.

— Необходимостью.

Некогда царственный человек деланно рассмеялся, но истина явственно читалась в его глазах, откровенно клянча и умоляя.

Скажи мне, что всё это сон.

— Где отец? — рявкнула гранд-дама.

Взгляд его опустился, борода повисла.

— Ушёл, — ответил человек мгновением позже, — никто не знает куда.

Сорвил вдруг осознал, что стоит на одном колене и тяжело дышит, стараясь посильнее откинуться назад из-за близости распотрошенного тела. Что это было? Облегчение?

— А мой брат, — вновь резко спросила Серва, сердцебиением спустя, — Кайютас… Где он?

Экзальт-генерал бросил через плечо по-старчески измождённый взгляд.

— Да тут… — сказал он тоном столь непринуждённым, будто был занят в это время другим разговором, — где-то…

Гранд-дама отвернулась, и начала решительно спускаться с холма, следуя его пологим складкам.

— Племянница! Пожалуйста! Умоляю тебя! — крикнул Пройас, вовсю крутя головой, но не отрывая при этом взгляда от лежащего перед ним догола раздетого трупа — ещё одного одичавшего южного лорда, только какого-то сморщенного и безволосого, словно бы его долго варили.

— Что? — крикнула имперская принцесса. Щёки её серебрились от слёз.

От взора экзальт-генерала, подобного взгляду только что начавшего ходить малыша, у Сорвила перехватило горло.

— Должен ли я…? — начал Пройас.

Он прервался, чтобы сглотнуть, издав при этом скулящий звук, словно пронзённый копьём пёс.

— Должен ли я…съесть…его?

И гранд-дама и Уверовавший король могли лишь ошеломлённо взирать на него.

— У тебя нет выбора, — раздался позади них знакомый голос.

Они повернулись и увидели на противоположной стороне склона Кайютаса — его дикое воплощение — опирающегося на колено и ухмыляющегося. Кровь, как свежая, так и уже свернувшаяся, пропитала, как не мог не заметить Сорвил, его кидрухильский килт прямо в паху.

— Что-то нужно есть.

Редко…

Сорвил бежал прочь, оставив сестру объясняться с братом. Отвращение, казалось, выскабливало добела его глухо стучащие кости, дыхание кинжалами вонзалось в грудь…

Редко я бываю таким, каким меня желают видеть враги…

Всё это время, понял сын Харвила, он, ни на миг не останавливаясь, куда-то бежал по равнине.

По этой земле. По Полю Ужаса.

Теперь же он, ошеломлённый и оцепенелый, скорее тащился, кренясь и шатаясь, нежели шёл по выродившемуся, опустошённому краю.

Быть человеком значит быть чьим-то сыном, а быть сыном значит нести на себе бремя своей семьи, своего народа и его истории — в особенности истории. Быть человеком означает воистину быть тем, кто ты есть…сакарпцем, конрийцем, зеумцем — не важно.

Кем-то… Не чем-то.

Ибо именно это сотворил с ними Аспект-Император своими бесчисленными убийствами и кознями. Согнул бесчисленные множества человеческих путей, сведя их все единственному Пути. Разбил оковы, делавшие из людей — Людей…и выпустил скрывавшегося внутри зверя.

Нечто.

Отвратную ненасытность, стремление жрать и совокупляться без каких-либо раскаяний или ограничений, издавая при этом пронзительные вопли.

Вот…Вот что такое Кратчайший Путь.

Путь сифранга.

Голод безграничный и ненасытный. Не допускающий колебаний.

Оставляя Серву у холма, он надеялся бежать прочь от алчущих толп, но теперь обнаружил по обе стороны от себя ещё большие скопища безумцев, жадно пожирающих человеческую плоть. Он упал на колени, рухнув прямо в эту, лишённую всякой жизни, грязь. Воплощённое зверство, казалось, повисло в воздухе плотной и вязкой как молоко пеленой. Мысль о возможном сражении посетила его сердце пылкой надеждой на то, что Консульт не упустит случая именно сейчас явить всю свою давно скрываемую мощь. Думы о гибели и обречённости. И какое-то время казалось (как это всегда бывает с помыслами о бедствиях), что это должно непременно случиться, что на плечи его всё сильнее и сильнее давит груз неотвратимо приближающегося возмездия. Ведь независимо от того, насколько безразличны и безучастны Боги, грехи столь чудовищные и безмерные, как те, что ему довелось засвидетельствовать, не могут не пробудить их…

Но ничего не происходило.