Нечестивый союз

— Животные? — недоверчиво переспросил отец Филиус. — И на каком же основании он утверждал подобное?

— По словам Ибн-Ибрагима, некие исследования, якобы им проведенные, доказали, что ветер не имеет отношения к распространению заразы. И тогда он решил возложить всю вину на животных.

Бартоломью задумчиво сдвинул брови. Теория Ибн-Ибрагима казалась ему вполне вероятной. Однако же сам он страшными зимними месяцами 1348 и 1349 года и близко не подходил к животным, но тем не менее переболел чумой. Как бы он хотел обсудить эту проблему с самим учителем! Несомненно, мудрый старый араб дал бы ответы на многие вопросы, занимавшие его ученика.

— Этот человек — еретик, — непререкаемым тоном заявил доселе молчавший Матье. — На вашем месте, доктор Бартоломью, я не стал бы предавать огласке, что он является вашим наставником. Вам известно, что в последнее время Ибн-Ибрагим все чаще прибегает к хирургии?

Бартоломью счел за благо промолчать. Он сам нередко использовал хирургические приемы и на опыте убедился в их действенности. Вполуха он прислушивался к голосам своих коллег, с пылом утверждавших, что докторам негоже пачкать руки кровью и хирургию надо оставить в удел цирюльникам. По мере того как их аргументы становились все более многословными, крепло охватившее Бартоломью беспокойство. Доктор не сомневался, что вскоре и его, подобно Ибн-Ибрагиму, назовут еретиком. И тогда ему придется держать ответ за собственные взгляды и убеждения.

Постепенно от хирургии дискуссия перешла к вопросам распространения заразы. Бартоломью заявил, что доктор, не дающий себе труда вымыть руки до и после осмотра больного, сам может служить источником заразы. И вновь не встретил понимания. В ответ на его слова Боно недоверчиво покачал головой, а Матье откровенно рассмеялся. Отец Филиус промолчал. Они с Бартоломью говорили об этом много раз, но так и не сумели ничего доказать друг другу.

К тому времени, как за окном начали сгущаться сумерки и колокол Гонвилл-холла оповестил о времени вечерней трапезы, Бартоломью окончательно убедился в тщетности своих попыток найти общий язык с коллегами. Отклонив приглашение на ужин, он вернулся в Майкл-хауз. У ворот привратник сообщил доктору, что его срочно требуют в замок. Бартоломью устало побрел по пыльной улице, гадая, какая надобность заставила Талейта вызвать его в замок незадолго до комендантского часа. После тяжелого дня у доктора отнюдь не было желания встречаться с грубым и враждебно настроенным шерифом.

Стоило ему подняться на холм, как навстречу ему устремился ожидавший у ворот сержант.

— Вы все же пришли, доктор! — с явным облегченьем воскликнул он, хватая Бартоломью под руку. — Мы боялись, что вы не придете. После того, что случилось в последние дни…

— Что вы имеете в виду? — сухо осведомился Бартоломью, освобождая свою руку.

— Вы были дружны с дочерью де Белема, а шериф ничего не сделал, дабы отыскать ее убийцу, — пробормотал сержант, тревожно озираясь по сторонам. — Честно говоря, прежде он никогда не пренебрегал своими обязанностями, — добавил он более уверенно. — Но в последнее время его точно подменили.

— И в чем же причина перемены? — спросил Бартоломью.

— Мы думаем, его одолели семейные неприятности, — пожал плечами сержант. — А впрочем, откуда нам знать.

Они миновали сторожевую будку и вошли во внутренний двор замка, освещенный неверным светом факелов. Грозные силуэты башен и зубчатых стен четко вырисовывались на фоне вечернего неба.

Сержант провел Бартоломью в северное крыло здания. Миновав Большой зал, они спустились по лестнице и оказались в небольшой комнате, где на грязном соломенном тюфяке лежал молодой парень. Лоб его покрывала испарина, с губ беспрестанно срывались стоны. Солдаты, стоявшие вокруг, молча расступились и пропустили доктора.

— Бедняга пострадал из-за несчастной случайности, — пояснил сержант, поймавший вопросительный взгляд Бартоломью. — Мы упражнялись в стрельбе из лука. Когда занятия были окончены, я велел ему убрать мишени. А вот этот солдат, Руфус, по ошибке пустил еще одну стрелу.

Руфус, на которого устремилось множество укоризненных взглядов, отступил в тень и потупился.

— Клянусь, я сделал это не нарочно! — прошептал он. — Я не видел, что он идет за мишенями.

Бартоломью опустился на колени и осмотрел рану. Стрела вонзилась парню в руку чуть выше локтя. Глядя на зазубренный наконечник, Бартоломью размышлял, как лучше поступить — протолкнуть стрелу сквозь плоть и вытащить с другой стороны или же сделать небольшой разрез. Второй путь, несомненно, причинил бы раненому меньше страданий, поскольку стрела вошла в руку не столь уж глубоко. Но разрез требовал использования хирургических инструментов, а Бартоломью вдоволь наслушался сегодня обличительных тирад о том, что врач впадает в ересь, опускаясь до ремесла цирюльника. Меж тем раненый, стеная, не сводил с доктора умоляющих глаз.