Нечисть (первоначальный вариант)

Я чуть не подпрыгнул от радости, готовый натаскать Леснику ведрами хоть бочку. Откуда только силы взялись — помог переколоть дрова Ведменихе, развешал березовые веники на чердаке для старушки. Помог бы и старику, но он куда-то скрылся. Я вошел в свой дом, радостно встал под бабушкиной иконой, вскинул щепоть ко лбу и… пришел в себя сидящим на полу со вздувающейся шишкой на лбу, на том самом месте, где недавно была предыдущая.

Моя нечаянная радость прошла. Я приложил ко лбу мокрую тряпку, косо взглянул на старый, почерневший образ. «Может быть, он неправильный?» подумал, лег на койку, поглядывая в угол. Пытливые глаза пристально и строго наблюдали за мной — без ненависти, без любви, без страсти, будто желали знать, что предприму я на этот раз. Я же просто лежал с пустой, ноющей головой. Кот разлегся у меня на животе, заворчал, позевывая: «Не дело это шляться по лесу с ружьем и не приносить добычу…» Я же своими заболоченными мозгами все пытался хоть что-нибудь понять из того, что происходит со мной и вокруг меня.

Вечерело. Пташки за окном запели ночные песни, и зашелестела листва от вечернего ветра, пропитанного запахами хвойного леса. Кот, поворочавшись, подергавшись и убедившись, что кормить его не будут, отправился на ловлю мышей. Я тоже поднялся, так ничего и не поняв, и опять пошел к людям.

По морю шла волна с юга. Срывая с нее пену, с гор дул противный ветер. И билась волна о берег со стороны далекого города — резко и сердито. С переменой ветра переменились и жители деревни. Я видел злые лица, слушал злобные намеки, не верил никому, а меньше всех — самому себе, чувствуя, что и сам чего-то жду так же раздраженно и нетерпеливо, как ждут, когда перестанет течь кровь из раны. Ведмениха, раздраженно помахивая прутиком, щурила глаза в морскую даль, туда, где за хмарью дымили трубы города. Упрямые морщинки обозначились на ее лице, и холодели глаза. Пес-уродец бросился было ко мне с лаем, но, увидев, что я поднимаю руку к горлу, опустил огромный линяющий хвост и спрятался в крапиву.

Старик с помятым лицом подергивался, обвисая на покосившемся столбе, подмигнул мне опухшим глазом, придвинулся и зашептал, обдавая перегаром, кивая на Ведмениху:

— Отчего, думашь, с прутом все ходит? А-а, не знашь! — ухмыльнулся. — Я, грешный, хоть отраву хлешшу, а она — кровь… Ишь как прутиком помахивает, а убогий-то уж еле ходит… Смекай!

Во дворе Домового откуда-то появилась бабенка, почти красавица, с черными корешками зубов, прокуренных со дня зачатия. Она стояла с двумя дымящимися разом сигаретами в губах и смотрела, как Домовой развязывал шевелящийся мешок, из которого один за другим появились гогочущие и помятые гуси.

Лесник стоял у своих ворот, водил настороженными глазами по сторонам. К его ногам жался пес. Он рычал и поскуливал, недоверчиво глядя на людей, собак и котов. Едва я подошел к Леснику, пес испуганно затявкал и бросился в подворотню. Лесник пробормотал приглушенным голосом:

— Ты с этим… — повел глазами на старика, — в лес не ходи. Он здесь главный вредитель: вокруг деревни все верхушки у деревьев поотламывал, а лес теперь сохнет. — Он взглянул на меня бесстрастными глазами зверя и вошел в дом. Я вломился следом за ним.

Розовеющий свет заходящего солнца блистал в искусной резьбе иконы. На этот раз я взглянул не на оклад, а на сам образ и чуть не присел от удивления. Из богатого, блистающего оклада пялил раскосые похмельные бельма косорылый лик с вывороченными губами и вывернутой челюстью. Я растерянно обернулся и спросил Лесника:

— Это что?

— Икона! — невозмутимо ответил он.

— Ты где ее взял?

— Сам сделал! — с гордостью заявил Лесник. — Что, круто? — Глаза его потеплели. Он принял мое недоумение за восторг и заговорил страстно: Форма — это условность… Важна суть. Модернисты-абстракционисты зрят в корень!.. В подлинном искусстве молодое дерево может означать будущий старый пень, а пень — дерево. — Лесник заговорил громче, обличая кого-то в пристрастии к форме, в подражании пошлой действительности. И даже стал топать ногами, распаляясь в каком-то старом споре с самим собой.

— У моей бабушки другая икона, — сказал я, начиная позевывать.

— Видел! — усмехнулся Лесник. — Старый, никуда не годный хлам: доска сгнила, краски выцвели.

Я не стал ни слушать, ни спорить, вышел с препоганым настроением, перебрел речку, сел на камнях возле креста.

— Поговорить бы, бабуля! — взглянул на скромную иконку в перекрестии.

Но не было ответа моим мыслям. Ветер шевелил траву и ветви. Шумел водопад вдали, чирикала птичка, провожая меркнущий день. Из сухой травы вышел кот; увидев меня, задрал хвост трубой, потерся мордой о бродень, влез на могилку и стал преспокойно тереться о крест, к которому мне не дозволено было прикасаться.

Из леса вышла старушка с лукошком в одной руке и с посошком в другой. «И успевала же бывать сразу в нескольких местах», — удивленно отметил я. Она остановилась рядом, опустила на землю лукошко, присела поблизости от холмика.