Нечистая, неведомая и крестная сила. Крылатые слова

В таких глухих местах, где еще не пылят шоссе, не свищут ни локомотивы, ни пароходы, извозчичий класс до сих еще пор делится на два совершенно отличные один от другого типа, не говоря уже в общем, но даже и в частностях: на троечников, ездящих постоянно на тройке, редко на паре и решительно никогда на одной лошади, и на одиночников, наоборот – ездящих всегда на одной, на двух, редко на трех лошадях, но всегда вразнопряжку: на одной, двух и трех телегах, смотря по числу домашних лошадей. Одиночник никогда не запрягает тройку в одну телегу и весьма редко пару; со своей стороны, троечник считает за стыд ехать на одной. Первый занят ремеслом по нужде, второй, или троечник, – чисто из любви и привязанности к нему, если только он сам хозяин, а не нанятой работник. Троечник всего чаще возит седоков побогаче: купечество и дворянство, и если доставляет товары, то всего чаще те, которые идут на дворянскую же руку: красные товары, бакалею и т. под. Одиночник из живой клади доставляет крайнюю бедность: семинаристов на родину, солдат на побывку, а из товаров те, которые громоздки, посерей и подешевле: горшки, деревянную посуду, соль (для которой в южных местах России существует, также отживая свой век, особый промысел чумачества, отправляемый вместо лошадей на волах) и так далее. Но скажем о каждом особо и сначала об аристократах.

I. Троечник

У ворот постоялых дворов, в дальних губернских городах, где-нибудь в Ямской или Московской, до сих пор еще толпятся несколько мужиков, легко одетых, по-домашнему: летом просто в рубашках, подпоясанных красным кушаком, зимою в полушубках, слегка накинутых на плечи. Это извозчики-троечники, поджидающие седоков и от нечего делать прибегнувшие к различным развлечениям: один, уместившись на облучке собственного или чужого экипажа и обхватив обеими руками увесистый ситник, удовлетворяет и аппетиту, готовому явиться по собственной воле хозяина во всякое время, и искреннему желанию приятно провести время. Другой, выпросив у дворника балалайку, сел на скамейке у самых ворот и потешает не столько соседа, сидящего рядом, сколько себя самого, охотника отколоть ущипкой какую-нибудь новую штуку в давно известной всем песне и на привычном ему инструменте. Двое поодаль, дружно ухнув, подняли громаду-тарантасище на толстой палке и, подставив дугу, начинают смазывать колеса. В другой стороне собрались охотники до видов и любуются проходящею семьею свиньи; другие заняты дракой уличных мальчишек, вполне сочувствуя ловкому удару одного, советуя взять побежденному противника под силки и доказать ему, что знай-де наших.

Но вот подходит какой-то господин. Извозчики разом смекнули, что это седок, и окружили подошедшего.

Объявляется место поездки и неимение собственного экипажа.

– Так, стало, у вашей милости нет своей кибитки? – переспросят ребята. – Что ж, ничаво, могим и свою снарядить. – И почешутся.

– Знамо уж свою надыть, коли нетути ихней, – заметит другой и в размышлении продолжает рассуждать: – Вестимо без кибитки плохое дело: дождичек пойдет— мочить будет и все такое… Так, выходит, и телега наша, все как есть наше, а вашей милости, значит, только сесть да и ехать.

– Все как следует примерно, – увлеченные размышлением соседа, говорят его товарищи.

Наступает глубокое молчание, которое нарушает седок вопросом о цене.

– Кака цена? Шашейные-то вы, что ли, платите? – спрашивает один.

– Разумеется, уж ты все бери на себя, а мне чтоб никаких беспокойств не было.

– Вестимо вам надыть спокойствие… А вас сколько примерно поедет?

– Двое.

– Стало, клади у вас немного – не отяготит: чемоданчик, подушки…

– Одеяло, – подскажет один.

– А скоро ты меня повезешь?

– Да уж это как вашей милости будет угодно: лошади у нас хорошие – мешкать не станем. Как прикажете, так и поедем.

Снова наступает молчание, прерываемое обыкновенно опять вопросом о цене. Немного подумавши и переглянувшись с товарищами, торговавшийся решительно говорит свою цену:

– Да что, барин, без лишнего: двадцать рубликов с вашей милости взять надыть.

Нанимающий страшно озадачен запросом и не соглашается на предложение.

– Эй, барин, не дорого! Пора-то, вишь ты, рабочая; никто меньше не возьмет… будьте уж не в сумлении.

Один новичок берет 18; ему обещают 12.

– Нет, барин, эдак уж совсем несподручно. Что скупиться-то: говорите делом. Вон молодец-то, пожалуй, берет и 18, да вы с ним и жизни-то не рады будете, измучит вашу милость, как есть измучит… двои суток проваландает; ведь у него вся тройка с сапом и хромает; а мы бы вашу милость и в одне сутки приставили.

– Хочешь 13, и ни гроша больше.

– Нет, барин, видно, тебе ехать не надо, коли так упираешься! – заключают как бы обиженные извозчики и отойдут несколько в сторону от вышедшего из терпения седока.

– Ну, слышь, сударь, – ладно!.. Будем толковать настоящее дело, – говорит опять рядчик вслед уходящему седоку. – 19 берем, коли хошь, а то как знаешь…

Седок, однако ж, упорен в своей цене.

– Эй, право, какой ты барин несговорчивый, ну… 18 с полтиной.