Нечистая, неведомая и крестная сила. Крылатые слова

– Дай, говорю, запреж хвост тебе аршином смеряю. Взял я его хвостищо кужлявый, намотал крепко на руку, да и лудил я его аршином по спине, инда самому больно стало.

– А все мне тебя, швец-молодец, съесть хочется. Целый день, бает, рыщу: живот подвело!

– Нет, говорю, мои кости неломки: зубы не возьмут. Поди, вон баран ходит по горам, авось, может, послаще будет. Прост ведь серый-то, хоть бы вот и ты, тетка Лукерья. Так, что ли, тебя величают? Да ты смотри не обидься!

– Меня-то? Офросинья меня зовут.

– Ну вот, тетка Офросинья, у меня тоже бабушку звали Офросиньей, и сестра была Офросинья. Так о чем, бишь, я тебе молвил?

– Баран там, что ли, по горам…

– Так вот, вишь, пришел он к барану и тоже есть попросил, серый шут. «Вставай, – бает баран, – под гору, а я как раз тебе в глотку вскочу». Распялил серый пасть, а баран как мурызнет его в лоб рогами, так что мой волк вперемековшки. Все, слышь, зубы во рту повышиб и есть уж нечем стало. Опомнился серый, да позапоздал маленько: швец-то, поджавши ноги, строчку строчил, а баран сено жевал в подполице.

– А вдругорядь ты понек не сули!.. Эдак и сарафаны нашему брату шить доведется, – заключил свою речь Терентий у новой хозяйки.

* * *

Таким образом, переходя из избы в избу, из деревни в деревню, сообща, в компании и в одиночку, особняком, смотря по количеству наличной работы, швецы проходили на чужой стороне далеко за зимнего Николу. Осталась всего неделя до Рождества Христова; ясное дело, нужно провести этот праздник в кругу домашних, по обычаю и по заветной мысли.

И вот швецы уговорились сойтись в первом питейном ближайшего села, чтобы разделить сообща и поровну свои заработанные деньги и опять вместе держать путь на родину. Степан, как предводитель и самый старший между товарищами, производил дележ. Досталось каждому, вместе с заработанными им самим деньгами, около пятнадцати рублей серебром: Степану немного побольше, потому что он ходил с учеником.

Немедленно совершены были слитки, или так называемый запой; товарищи поздравили друг друга с прибылью. Ученику-парнишке куплены были две бутылки меду и пряники. Тем бы дело и кончилось, если б Тереха не увлекся легким похмельем и не спросил себе кое-чего покрепче, да и в посудине побольше. Петруха не отставал и тоже за спасибо угостил товарища. Через полчаса Тереха уже стлался вприсядку по уродливому полу кабака и визжал пьяные и нескладные песни. Собралось народу много, желая посмотреть, как-де швецы запой творят, пляшут и песни галицкие поют. Петруха достал у целовальника балалайку и тренькал на ней для большого задору Терехи. Дело кончилось тем, что мужики-зрители прельстились удальством галицкого ерша и начали его потчевать. Бог весть что бы дальше было, если б не стояла на стороне братская дружба и опытная старость в лице старика Степана. Он кое-как уговорил товарищей идти, после многих ругательств Терехи и упирательств и руками и ногами Петрухи. Степан хладнокровно перенес все обиды, держась пословицы: пьяному море по колена; не сам говорит, а хмель за него распорядок творит.

– Что ж ты не пил, дядя Степан? А ведь знатную штуку удрали: инда мужики тутошные потчевать начали, – говорил очнувшийся на другой день Тереха.

– Куда уж мне с своею старостью да с немоготою тягаться за вами? Бывало, брат, время, тягивал я куды хлестко. Не только тебя, а вот и Петруху бы завидки взяли: штоф ошарашишь – словно ни в чем не бывал: еще косуху в придачу попросишь… только ухмыляешься да и песенки попеваешь. Ноне не то стало: хватишь стакашка три для куражу да от холоду, ну, – и удовлетворен с почтением. Вам, ребята, хорошо, пока вот молодух-то не завели; тогды, вестимо, другую песню затянешь.

Так совершает швец свою нехитрую работу, перемежая ее прибаутками и присказками. Мужик любит его за такие одолжения и не прочь, в длинный и скучный зимний вечер, послушать его веселых рассказов: на то и сказка придумана, чтоб добрых людей потешать. Иной раз и страшно сделается, и чуется привычному уху, как

По селам ткут,
По деревням ткут.
Одна баба-яга,
Костяная нога,
Помелом метет
Вдоль по улице.
Захотелось ей
Все б по Ваниным
Да по Машиным,
Все б по косточкам
По ребяческим
Покататися,
Повалятися.

И вспомнит, может быть, мужичок-то благодатное время, когда бабушка напевала ему своим дрожащим, старушечьим голосом ту же присказку. И головой она качает, и голос ее как-то страшен стал. Страшно сделалось и ребенку: завернулся он в бабушкину плахту, только видна его головенка; крепко боится ребенок буки. Смотрят его испуганные глазки на старуху, слезинки так и прыгают по разгоревшимся щечкам. Долго глядел он на морщинистое лицо рассказчицы и вдруг заплакал, да так громко заплакал, что самой бабушке страшно стало.

Изо всех сказок швецов про швецов – вот одна самая характерная и любопытная.