Нечистая, неведомая и крестная сила. Крылатые слова

Между тем незаметно настает вечер; густой мрак опустился на всю ярмарку и ее окрестности; ярче других мест освещены площадки перед Главным домом, где толпятся неопределенные тени, с одной стороны, для найма извозчиков в город, с другой – с таинственною целью. По бульвару шмыгают взад и вперед другие тени; некоторые сидят на скамейках – сколько позволяет различить это тусклый свет фонарей, слабо мерцающих у Гостиного двора, который весь уже заперт, кроме пяти-шести передовых магазинов. Хозяева их забрались наверх своих номеров, где в маленьких комнатах пьют в десятый раз чай и ужинают вместе с главными приказчиками. Хозяева скоро лягут спать, приказчики… но не трудно сказать, как они проводят время отдыха в ту пору, когда хозяева их спят непробудным сном: приказчики закатываются в Кунавино, в места подешевле, чтобы не столкнуться с «самими». Вот уже в редких окнах над лавками мерцают огоньки, бросающие свой слабый свет на бульвар и мостовые. Под арками Главного дома еще гремит некоторое время музыка и толкается огромная масса гуляющих. Музыка к десяти часам кончится. Персияне и армяне к одиннадцати спешат напиться чаю и, закусив всухомятку, запереть свои магазины, чтоб тут же улечься спать до другого утра, когда нужно вставать рано. Толпы гуляющих, после ухода музыкантов, делаются все реже и реже, под арками становится тише, огонь гасится. Сквозь отворенную дверь к Оке несется прохлада, слышен стук сторожей в доски, дальний лай собак из города и последний звук рожка отъезжающего омнибуса.

После ярмарки

Развеселое ярмарочное время давно миновало. Ярмарочное место запустело. Теперь оно представляет тот уныло-пустынный, тоску наводящий вид, который неопрятно глядит и неприятно поражает везде, где вчера кипела жизнь, тысячи людей, суетясь, торговали, пили, пьянствовали, резвились, пошаливали, грешили и не каялись, – сегодня нет ни живой людской души. Беспорядочно валяется без употребления все то, что служило для дела. Ярмарочное место казалось бы совершенной пустыней, если бы не приходили сюда из Кунавина свиньи пропитаться от остатков праздничной трапезы, которая и тянулась долго, и была весьма обильна. Старики-купцы такую и примету имели, что если свиньи близко Главного дома стали шататься – ярмарке скоро конец (все устали, и надзор ослабел). В Ирбите другая примета: ярмарке скорый конец, когда попы по рядам пошли (это последние покупатели на более дешевый остаточный товар).

На берегу Оки по-вешнему толпятся обозы, выжидая очереди и парома: плашкоутный мост, составляющий одну из праздничных принадлежностей, после ярмарки снимается. Московское купечество, корень и воротило ярмарочной кутерьмы, давно уже шатается по заветным московским трактирам. Ближние иногородние успели уже поделиться со своими покупателями свежим товаром; дальние если и добрались сами, то еще долго будут обещать своим потребителям скорую получку товаров: с собой они привезли только дорогой, невеский, на дворянский вкус и блажные деньги. Приволжские покупатели уже почуяли, что кое-что и вздорожало (напр., сахар), кое с чего цена сбавилась (как, напр., с бумажных товаров), но отчего, в силу каких обстоятельств – о том и сами купцы толковать не умеют. Прежде бывало, понятное дело.

Сначала цен нет. Чай развязывал руки. Сибиряки при деньгах. Закупали они мануфактурные товары для Сибири и на Кяхту для китайцев. Закуп большой: деньги из сибирских карманов переваливались в карманы московских, ивановских и других фабрикантов. Эти начинали шевелить шерсть, хлопок, краски, металлы; а гудело железо – значит пошли гулять по ярмарке крупные деньги. Тогда-то устанавливались и цены: незачем было дольше прислушиваться: садись – принимай гостей; ступай – покупай товар.