Нечистая, неведомая и крестная сила. Крылатые слова

Теперь все как-то вверх ногами встало. Кяхту убил шанхайский чай – это верно. Многие кяхтинцы так и решили: от чаю отстать и искать новых занятий; с тем и домой, как слышно, уехали. Железных торговцев прижали, вынудили разбить партии и пустить товар враздроб, себе на убыль; и их дело из обычной, веками налаженной колеи выскочило и не выплясалось. Начинается теперь ярмарка не с чаев, а необычным делом с дешевых бумажных товаров. Промежду старыми врезался новый покупатель – крестьяне – и еще больше перепутал: забравшись товаром, скрывается и ярмарочное дело не вменяет в праздничное, не пьянствует. Сибиряки были не сильны, а потому мало видны и остались на глазах, за отвалом только, пестрые ситцевые чекмени, разрезные висячие по спине рукава да бараньи шапки закавказских армян – не больно сильных, но сильно ловких торговцев. Товару по обыкновению они нахватали много, и самого плохого, и самого разнокалиберного: армянин, как известно, – на одном товаре неусидчив, любит веселое разнообразие галантереи. К тому же он на деньгу бережлив и ею не силен, а дешевый товар предпочитает хорошему потому, что дешевый скользит на Кавказе во все стороны; а за Кавказом и захочешь хорошего, да взять его негде: вся торговля в ловких армянских руках. Хорошего товара немного увезли и русские торговцы: хорошим товаром и сама ярмарка мало торгует. Где ни посмотришь – все дрянь; кого ни спросишь: «все – говорят – залежь, такой уж товар ярмарочной, особенный бывает».

– Не от этого ли и торговать плоше стали? – спрашивали мы, сидя в вагоне и возвращаясь в Москву в соседях с купцами.

Нам отвечают:

– Покупатель подобрался. Помещиков совсем не видать. Нонешний покупатель серенький, тихонький, клюет полегоньку и норовит так, чтобы ни видно, ни слышно: кто бы-де не приметил и не изобидел. Осетры-то вот которой год не вязнут?

– Да с той поры, как стало меньше народу на ярмарку ездить, – поддержал нашего соседа другой сосед. – Денег нет, кредит упал: скоро и ярмарке конец придет; чугунки строят, телеграфы ведут, долго ли до беды?

– И слава Богу! – вздохнул третий.

– Чего «слава Богу?» – спросили все вместе.

– Безобразию-то этому конец: ярмарке-то Макарьевской. Ведь, бесстыдница, пуще на кабак похожа, нежели на двор Гостиной. Я вот не первый десяток лет смотрю на ярмарку: какой на ней первый и самый ходовой товар, и притом на всякую руку? Зелено вино с товарищами: мадера, коньяк, шампанское. Будь на место грязной воды в канавах кругом ярмарки и в озере Мещерском напитки эти – высушили бы. Протекай Ока зельями этими, я бы и за нее опасался – обмелела бы. Нынче ярмарка отмену имела: выставок на перекрестках не было. Зато что ни самокат, то в одном углу – кабак, в другом – полпивная, трактиров несосветимая сила. В театрах пьют, дома пьют, натощак пьют; в части за пьянство переночевал; выпустили – опять в кабак пришел. Ярмарка всех споила; чего хуже— татары спились, Магометов закон презираючи. Да пущай уж это повсеместно так, по всей России, а то ведь худо, что поговорка московская на ярмарке в Нижнем что пословица, как закон какой: с покупателем выпьет, с приятелем выпьет, с продавателем выпьет и сам по себе тоже выпьет.

– Я вот от старых приятелей такие повести слышал о том, как они водятся с иногородними покупателями. Расскажу, как запомнил. Приятель мне сказывал:

«Живут на городах люди, деревенеют как-то. Приезжают в Москву к нам, чудные какие-то. Пуще всего дикий народ из Сибири идет. Хороши, однако, и те, что в России по глухим городам ведут торговлю. Все уж они и пекутся там из муки непровеянной; да к тому же и позалеживаются, еще пуще черствеют. И выходит из иногороднего совсем другой человек. Приедет в Москву, станет говорить с тобой, смотришь – поверх всего словно бы плесень какая наросла, ничего и не видно. Кремень ли он в сам-деле или только такую фанаберию накинул. Разговор ведет необычный, чудной какой-то; товар ему накладывай, чтобы сплошь был добротной, цены кладет такие, что, по его понятию, лавку запирай: торговать не из чего. Потому, когда мы ближе к делу идти хотим, прежде всего плесень с этого народа соскабливаем: без того ты с ним ничего не поделаешь. Плесень полощем на городских показах и погляденьях, а сердце и нрав умягчаем на трактирных и других услаждениях.

А как такие дела еще родители наши пригоняли, потому в Москве все уж и приспособлено так, как надо. Город Москва, так надо полагать, вся для торговых людей выстроена; неторговому человеку в ней и дышать нечем. Так уж от сотворения мира там признано. Прежде баре жили, теперь повывелись: мор пришел в недавнее время, всех повыбрал.

Вот мы и начинаем иногороднему Москву показывать, шлифовать, значит, так как он совсем железный человек: ему надо протереть глаза, просветить надо.