Нечистая сила

Сухомлинова взорвало:

– Не меня судить за поражения на фронте, а Гучкова и ему подобных болтунов, подрывающих веру народа в победу!

Раздалось астматическое сипение «самовара».

– Я вам говорю об отступлении армии, а вы мне толкуете о том, что в огороде бузина… Ну, при чем же здесь Гучков?

– Именно критиканство разлагает нашу доблестную армию, бужируя ее пошлыми инсинуациями, будто я развалил аппарат министерства, будто я разворовал обмундирование и расхитил арсеналы.

– А ведь вы развалили! – загромыхал «барабан». – А ведь ваши друзья все растащили… Но перед этим вы еще залепили публике глаза своим бахвальством в статье «Мы готовы!».

– Она не подписана моим именем.

– Но статья-то вышла из вашего кабинета…

Сухомлинов в волнении пересек кабинет по диагонали.

– Я не понимаю, чего вы от меня хотите?

– Это не я, а Россия желает, чтобы вы ушли отсюда…

После этого Родзянко совершил один шаг, непозволительный с точки зрения светской этики, – он нагрянул в особняк Кшесинской, застав приму русской Терпсихоры в грибницах, где она срезала с грядок белые грибы; в стеклянных оранжереях произрастал дивный тропический сад, в ароматной духоте пели диковинные птицы… Родзянко сказал женщине, чтобы она не совалась в дела артиллерийского ведомства… Кшесинская издала шипение, словно кошечка: «Пшш… Пшшш… пшшшш…» – и прогнала его. Родзянко навестил ее покровителя, великого князя Сергея Михайловича, владычившего в русской артиллерии. В ответ на попреки тот сказал, что производство снарядов увеличить невозможно, ибо нет станков для выделки дистанционных трубок. Родзянко задал ему вопрос:

– Тысяча станков на первое время устроит вас?

– Откуда они, милый вы мой?

– Добровольцы объехали ремесленные училища, где отыскали станки, пригодные для выделки трубок… Вы говорите, что совсем нет трубок? А между тем они валяются у вас под ногами.

– Как так?

– А так. Полтора миллиона (!) дистанционных трубок нашли здесь же – в арсенале столицы, и вы об этом не знали?

– Не знал.

– Вы должны уйти, – пробарабанил Родзянко.

– Я понимаю, – согласился великий князь.

– Вы уйдете сами? Или…

– Уйду сам… по болезни. Должен принести вам извинения за шипение Малечки, она нервная… артистка!

– Ничего. На меня все шипят… не только артистки.

Галиция была оставлена. 12 июня состоялось собрание Совета министров под председательством Горемыкина, который был убежден, что «война его не касается». С утра старый рамолик еще был внятен, иногда даже отпускал остроумные шутки, но к полудню действие морфия подходило к концу: Горемыкин тускнел и засыпал, а если спрашивали – порол глупости… В самый разгар заседания из Ставки прибыл курьер с пакетом.

– Лично от государя, – сказал он Сухомлинову; прежде чем устранить любимца, царь его ласково облизал.

«Владимир Александрович, – писал он. – После долгого раздумывания я пришел к заключению, что в интересах России и армии ваш уход необходим… Мне очень тяжело сказать вам об этом… Сколько лет мы с вами работали, и никогда между нами не было недоразумений. Благодарю вас, что вы положили столько труда и сил на благо нашей родной армии.

Беспристрастная история будет более снисходительной, чем осуждение современников.

Господь с вами. Уважающий вас НИКОЛАЙ».

Горемыкин очнулся от скрипа отодвигаемого стула.

– Владимир Александрыч, куда это вы так поспешно сорвались, или у вас в министерстве опять все… кипит?

Сухомлинов помахал письмом императора.

– Отставка! – сказал и быстро вышел…

Дома при этом известии бурно разрыдалась жена.

– Ну, вот и конец… Ах, я несчастная!

Побирушка бегал по городу, всюду возвещая:

– Имею сведения: Сухомлинов – немецкий шпион…

* * *

Пришлось оставить казенную квартиру на Мойке – Сухомлиновы перетащили мебель в новое жилье на Торговой улице. Затем они отъехали в Курскую губернию, где экс-министр с упоением предался рыбной ловле, вкладывая в это дурацкое занятие всю свою душу – без остатка! Для историков будущего он записывал в дневнике генеральные события своей беспрецедентной жизни: «Пытался поймать щучку, но не удалось. Погода чудная, газет не читаю…» А сколько дивных волнений испытал он, лирически вдохновенный, когда копал червей на берегу тихого Сейма. Подумать только – накопал целую банку, но пришла на бережок Екатерина Викторовна и так поддала туфелькой, что все черви по сторонам разлетелись.

– Довольно! Мне противно видеть, что ты как дурачок часами сидишь и смотришь на этот идиотский поплавок…

Она удалялась от реки, стройная и красивая, а в сиреневых кущах пели волшебные курские соловьи. Роняя удочки и давя червяков, Сухомлинов трусил по тропочке за своим сокровищем.

– Катенька, постой… но что же мне делать?

Она резко обернулась, поддернув юбки.

– Здесь ничего не сделаешь – надо возвращаться!