Нечистая сила

– Звоните Штюрмеру, – точно наметила цель Мунька. – Я знаю, что Григорий Ефимыч сдавал ему на хранение саквояж, а там не только деньги… кое-что еще подороже денег!

Штюрмер сонно спросил в телефон Прасковью:

– А какой Григорий Ефимыч? Распутин? Но я не знаю такого и прошу вас более не тревожить меня по пустякам…

– Звоните в Лавру – Питириму! – скомандовала Мунька.

К телефону подошел его секретарь Осипенко:

– Кто просит владыку и что вам угодно?

– Да я ж прошу, Параскева Распутина, верните камушки…

– Какие камушки?

– Драгоценные, вестимо. Аль не знаете, какие владыка камушки брал от мово муженька на сбережение?

В Александро-Невской лавре повесили трубку. Потом и сама Мунька куда-то провалилась. Раньше квартира от гостей трещала, дым стоял коромыслом, телефон спать не давал с утра до глубокой ночи, а теперь… тишина. На кухне сидела вдовица Распутина с дочками – лакали они чай гольем (без сахару!).

– Вот дожрем, что в дому осталось, и зубы сложим на полку. И на што я за него, охвостника, выходила? А уж какие бывали у меня ухажеры-то… у-у-у! Один купец в Тобольске (как сейчас помню) дело скобяное имел. С гвоздей жил! Уж как он молил меня за него иттить… ы-ы-ы! Дура я, дура. Жила б припеваючи…

Население столицы было столь озлоблено против Распутина, что семья временщика побоялась оставаться на Гороховой: собрав манатки, они тишком переехали на Коломенскую в дом № 9, где императрица сняла для них квартиру. Но и оттуда, не вынеся ненависти соседей, вскоре бежали на Озерки – в пустошь запурженных снегом дач, куда и добраться-то можно только поездом… Императрица вызвала дочек Распутина в Царское Село.

– Со временем, – сказала она им, – квартира вашего отца на Гороховой будет превращена в музей-часовню, куда, я верю, хлынут народные толпы. Навещайте меня когда захотите…

В утешение девицам она заказала для них модные меховые пальто. Но, верная традициям гессен-дармштадтского крохоборства, коронованная скряга приобрела пальто… в рассрочку (будто захудалая чиновница, у которой муж-забулдыга пропивает все жалованье). В канун февральской революции Алиса дала Распутиным совет пережить смутное время на родине. Тронулись они в Сибирь, а вслед по проводам телеграфа летела «благая весть», что царь «взыскует их милостью» и впредь будущее Распутиных обеспечено: из «кабинетных» денег им назначена пенсия, какая и генералу не приснится… Только приехали в Покровское, еще и языка обсушить не успели, как в дом к ним – шасть! – староста Белов:

– А ну, суки, вытряхайся… Вон из села!

– Окстись, в уме ль ты? Куды ж денемся-то?

– Хватит, Парашка, заливать тута мне. Добром не уйдешь – подпалим тебя ночью, тады нагишом по сугробам усигаешь отсель…

Поселились они в Тобольске; тут и революция грянула, царя-кормильца не стало, защиты искать негде. Гарнизонные солдаты повадились стекла в окошках им выбивать. Били и кричали:

– Верни мильён, лахудра ты старая!

Между осколков стекол Парашка высовывала на мороз острый носишко и визгливо вопила во мрак жутких, погибельных улиц:

– Самой жрать неча! Где я тебе мильёна достану?

– Где хошь, там и бери, ведьма! – отвечала ей мрачная тобольская темнота. – Коли награбились с народа, так вертай обратно, или мы твою хату сейчас по бревнышку ко всем псам раскатаем…

Это ночью. А днем тобольские газеты писали, что благородные граждане-сибиряки не потерпят, чтобы их город оскверняла распутинская семейка. Какие-то люди часто приходили с обыском и даже удивлялись, что у Распутиных только то, что на себе.

– За што ж вы нас тираните, супостаты окаянные?

На это Парашка получала обычный ответ:

– Про это самое ты у мужа должна бы спрашивать, как он с царем Николашкой всю Россию истиранствовал… А кто от кайзера мешок с золотом огреб за мир сепаратный? Это твой Гришка, нам точно известно! Небось под сарафан себе запихачила мильёна два-три, а теперь сидишь на них… греешься!