Нечужие объятия (СИ)

Наконец-то потянулись места, куда ступает нога в основном местных. Вот слева вдали скребет уже небо строящаяся Башня Лахта Центра. Мне очень нравится ее силуэт, она словно та жизнь, к которой я прокладываю путь. Петербуржцы по большей части ее не любят, и в этом плане хорошо быть понаехавшей, особенно когда споришь с местными о необходимости большого количества подобных монстров. Нет, не в центре, а за его пределами, чтобы не создавать многокилометровые пробки. Нужно отделить историческую часть от бизнеса и производства.

Мелькнул Богатырский, вывеску «Власовцев» обновили, но она все равно была какой-то блеклой.

Закат был безумно ярким и розовым. Красивым. Солнце — точно живое бьющееся сердце, которое вот-вот замрет, едва закатится за горизонт.

Жалко, что мы, часто видя закаты, так мало видим рассветы.

— Остановите тут, пожалуйста! — попросила я таксиста.

Тот притормозил у остановки и загрустил, но едва я протянула ему полную сумму, воспрял духом и пожелал приятного вечера.

А я пошла пешком, идти то всего ничего, но как же хорошо.

Телефон завозился, чем сильно снизил громкость приятной мелодии в наушниках.

— Привет!

— Привет, — улыбнулась его. Его голос всегда дарил мне радость, несмотря на нашу ситуацию.

— Послезавтра прилечу, устал, как собака.

— А может не стоит? Ты практически не спишь.

— Не хочешь меня видеть? — усмехнулись на том конце провода.

— Лара едет к тебе.

Повисла тишина, я прошла целых двадцать шагов прежде, чем он заговорил.

— Злата…

Я глубоко вздохнула

— Она хочет ребенка.

Он замолчал, а вскоре послышались гудки, может сорвалось, а может…

Когда наши отношения едва зародились, сколько мне звонило его женщин?

«Отдай мне его»

«Он мой»

Я слышала это десятки раз, а на моем месте должна была быть Лариса. В нормальной семье. Но бывшие любовницы не считали препятствием жену, они считали виновной меня. Ту, ради которой он летит в Питер, ради которой не берет трубки и не отвечает на сообщения. Лара не знала, как часто ее муж наведывался в город на Неве. Но ведь она сама была тому инициатором. И если следовать ее логике, я могла бы даже рассказать ей о нашей связи с Ярославом. Но это было противно. Гадко. Мерзко и неправильно. Я позволяла себе мучиться сложными вопросами морали и нравственности до того самого момента, когда шасси самолета касалось взлетной полосы, в тот момент он становился моим.

Так мы и жили вне будущего и прошлого. Мы кидались друг на друга, словно дикие звери, и расходились, оглядываясь. Мы изъездили все дороги в области, вы излазили все достопримечательности, но ничего не запомнили.

Лариса знала о его связях, их «оговоренные свободные отношения» допускали это.

Странная любовь, где на первое место ставились партнёрские отношения — они оба хотели зарабатывать деньги, они шли к этому, это был основной смысл их союза, это позволяло жить на два города, позволяло спать с другими. Лара считала это нормой. Нормой для современных людей, которые должны прежде всего самореализоваться. И потому она порой уезжала в темном большом утробно урчавшем автомобиле. Я никогда не видела лица ее поклонника.

И это поумерило муки совести в отношении Лары.

Ярослав подозревал, что у нее есть другие. И ему было гораздо тяжелее, чем ей, потому что он ее… любил.

Однажды мы просидели за бутылкой целую ночь до самого рассвета. А окна моей съемной квартиры выходили прямо на «Летучий голландец», такую близкую Петропавловку, стрелку Василевского острова, на безумно широкую Неву, на золотившийся вдали купол Исаакия. Этот вид стоил тех денег, что за него просили ежемесячно. Этот вид выбрал сам Ярослав (я бы в жизни не сняла такую дорогую квартиру). Ему хотелось покоя, но он не мог жить без движения. И этот вид, где каменная статика соседствовала с людской и водной динамикой, ему нравился.

Так вот тогда он был пьян, он опустил голову на руки, и мне кажется, что он бы заплакал, если бы умел это делать. Он вопрошал, почему же не все получается, как бы ты к этому ни стремился, чтобы ни делал. Почему Лара не хотела жить в Москве, почему заставила его вести такую жизнь, почему он согласился… Попался в ловушку.

Все это лирика, вывод был один. Несмотря ни на что он ее любил. И ему претили такие отношения. Но он боялся потерять ее.

А мне было жалко собственное сердце. Ведь когда Ярослав говорил со мной, касался меня, оно замирало от блаженства, нереального во всех смыслах. Да, во всех смыслах…

Грустная цепь. Я любила его, он любил Лару, Лара любила себя.

Трезвый Ярослав говорит мне: «Перебирайся в Москву»

И, наверное, я бы перебралась и, наверное, он бы ушел от Лары. Но тот вечер, когда он вопрошал судьбу, я запомнила, в отличие от него. А его боль особенно, и эта боль причиняла страдания мне.

Господи, дай мне силы все сделать правильно. И уйти…

Нет хуже участи влюбленной любовницы. Твое положение и без того шаткое становилось еще хуже.