Недалеко от Земли

— Да уж, — подтвердил Хромов, — натуральней некуда. Можете себе представить. Вхожу в свою каморку, а попадаю в ватерклозет. Поначалу решил, что в задумчивости дверью ошибся. Отрабатываю реверс, смотрю — нет, моя каюта. Какого чёрта! Только потом дошло, что на Базе таких сортиров нет, да и мужика этого в первый раз вижу. Снова вхожу — каюта как каюта, все на месте. Ну, думаю, только этого мне не хватало…

— Звуковая картинка? — восхитился Тёрнер. — Да ты гигант!

За столом оживились, но Кобыш пресёк веселье в зародыше.

— Я надеюсь, — хмуро сказал он, — ты больше ни на ком такие опыты не ставил?

— Ей-богу, командир, единственный случай в истории…

— …болезни, — подсказал кто-то.

Кобыш не выдержал и тоже улыбнулся, но сразу постарался принять серьёзный вид:

— Парни, давайте-ка сначала выясним все наши обстоятельства. Праздновать будем потом. Если будем… У нас остались Клеменс и Хромов. Вот и послушаем, что они скажут.

— И скажем, — подтвердил Хромов. — Что мы, хуже других?

Он подмигнул Клеменсу, степенно откашлялся и приступил к изложению.

Как сразу же выяснилось, у последней пары был полный консенсус. Хотя, надо признать, получилось это совершенно случайно. И тоже во время пребывания в карантине. Точнее, всё началось на второй условный день, после того, как Джеку приснился приятный во всех отношениях сон. А снился ему родной дом в Колорадо-Спрингс, зелёная лужайка во внутреннем дворике, мама, сидящая в шезлонге у парапета бассейна, отец в проёме поднятых ворот гаража. С отцом у него с детства сложились самые тёплые отношения. Старший Клеменс был для сына всем — и другом, и советчиком, и учителем, и примером для подражания. Когда Джек решил стать лётчиком, отец поддержал его без колебаний, в отличие от мамы, которая мечтала видеть своего мальчика адвокатом, а обо всём остальном и слышать не хотела. Сон же перенёс его во времена отрочества, когда ни о чём подобном ещё и речи не шло. Понятное дело, что проснулся Джек в томительном состоянии духа, немного полежал, стараясь как можно дольше удержать это ощущение, потом пошлёпал в душевую кабинку чистить зубы. Мысли об отце не покидали его. «Здорово было бы его сейчас увидеть», — расслабленно думал Клеменс, выдавливая из тюбика зубную пасту и поднося щётку ко рту. Он его и увидел. В зеркале. Вместо себя. Несколько секунд он потрясённо всматривался в знакомые до мелочей черты, потом медленно поднял левую руку и ощупал лицо. Ощущения были его, а вот внешний вид…

Таким его и обнаружил Хромов, заглянувший в душевую кабинку через приоткрытую дверь. Увидеть в карантинном отсеке незнакомого полуголого мужчину — событие из ряда вон! И майор застыл в ступоре, лихорадочно перебирая варианты. Но незнакомец уже заметил его и стал неторопливо поворачиваться. Лицо его как бы затуманилось и потекло, да не только лицо, но и всё тело. И в следующее мгновение он оказался Джеком Клеменсом, привычным уже напарником и соседом по каюте.

— Ряд волшебных изменений милого лица, — растерянно пробормотал Виктор. — Что это было?

— Хотел бы я знать, — в тон ему ответил Джек и задумчиво потёр лоб.

Так они впервые узнали о необычных способностях Клеменса. С трудом дождавшись вечера, а на это были свои резоны, потому что ночью режим наблюдения за карантинниками упрощался до предела — всего лишь запись на видео, они уединились в слепой зоне и затеяли ряд экспериментов. Сначала метаморфозы удавались Джеку с некоторым напряжением сил, но потом дело пошло. Они перебрали всех общих знакомых, и Клеменс поочерёдно перевоплощался то в самого Хромова, то в Тёрнера, то в Кобыша. Особый прикол был, когда Джек превратился в Вивьен Тараоки. «Очень необычные ощущения, — сказал он, — никогда не думал, что смогу стать женщиной». Наконец они угомонились, по ходу дела прикинув, что может являться причиной проявившихся способностей, и что, собственно, теперь с этим делать, и залегли в койки, пожелав друг другу спокойной ночи. Но Хромов уснул не сразу, он лежал и размышлял. «Хорошо Джеку, — думал он, — его на Земле ждёт семья, в которой ему уютно и благолепно. А меня, в общем-то, не ждёт никто. Отец с матерью выполнили свой родительский долг, выкормили и вырастили меня, но особой близости между нами никогда не было. Как-то так не получилось. Да и не интересовались они, по большому счёту, моими обстоятельствами. Они были всегда заняты своими, взрослыми, проблемами. Нет, спрашивали, конечно, как дела в школе, с кем я дружу, чем занимаюсь в свободное время. Как будто трудно было хоть немного в этом поучаствовать. Они даже не заметили, как я вырос. И моё заявление о том, что я уезжаю из родного города и поступаю в лётное училище, они встретили как-то отстранённо. «Ты уже взрослый, сам и решай», — сказал отец, не отрываясь от утренней газеты…»