Недаром вышел рано. Повесть об Игнатии Фокине

С утра у главных проходных шпалерами выстроили рабочих с нафабренными усами, одетых на западный манер в куртки из плотной «чертовой кожи», инженеров и техников, представителей уездного и губернского дворянства, учащихся мужской и женской гимназий, ремесленного училища и школ. От ворот к железнодорожному полотну — ковровая дорожка. И вот пронеслось: «Едут-с!» Сверкающий синим лаком к платформе подошел поезд, грянуло «Боже, царя храни…», и вдоль рядов тронулись украшенные золотом и серебром генеральские мундиры и ризы духовенства.

Впереди шел небольшого роста, в форме полковника император. Митя сначала не поверил: неужели такой непрезентабельный и невзрачный? Но тут же вместе с остальными, выгнув грудь колесом, громко прокричал «ура».

Дальнейшее происходило не на глазах большинства встречавших. Царь отстоял молебен в соборе, затем прошел на завод. Здесь в огромном и гулком снарядном цехе была устроена выставка — на постаментах, стеллажах и просто на полу стояли отливающие стальным блеском снаряды. Самые мелкие были, наверное, в ладонь, многие в локоть, а некоторые, покоившиеся на полу, в человеческий рост. Говорят, император выставкой остался очень доволен, тут же вручил с десяток подарочных часов представленным по сему случаю лучшим рабочим и отправился в своем авто, снятом с платформы царского поезда, по чисто выметенным улицам Бежицы. В доме рабочего, за которого пришлось выдать Одного из заводских бухгалтеров, его величество ожидал обед. Затем царским вагонам была открыта «зеленая улица» до самого Могилева, до Ставки главного, командования…

Через год, в мае, рабочая Бежица, верноподданнический дух которой надеялся возбудить государь император, ответила месячной остановкой завода. Бастовали все шестнадцать тысяч рабочих. Дирекция, не в силах совладать с разбушевавшимся рабочим классом, объявила локаут. Через окошки, прорубленные в заборе, каждому выдавался расчет. Около двух тысяч особенно активных забастовщиков были отданы в солдаты и посланы на фронт, под германские пули.

Цену царю-батюшке старший Медведев знал хорошо. Потому, когда сбросили Николашку, ликовал со всеми. Но, получается, и новая власть не ко двору? Какую же еще надо? На-род-ную, говорят. Скажите-ка вы, образованные, и ты, Шура, и ты, Митя: когда это было, чтобы народ заместо правительства свои законы устанавливал, делал все так, чтобы ему, а не тем, кто наверху, было выгодно?

Пощипал бородку, опять тяжеловатым взглядом повел на сыновей, а в глазах — хитрющая смешинка: что, съели? Гимназий не кончал, в институты не ходил, едва читать научился, а историю знаю!

Митя до этого молчал, слушал. Тут поднял лицо, взгляд из-под темных сросшихся бровей уверенный:

— Когда было, спрашиваешь? А теперь — у нас в Бежице хотя бы! По требованию рабочих ввели на всем заводе с 1 апреля восьмичасовой рабочий день. Что, Буковцев вам его преподнес? Держи карман шире — завод еще в двенадцатом, а потом после приезда царя бастовал из-за этого восьмичасового рабочего дня. А Буковцев давил вас казацкими лошадьми… Ну, я побежал…

Александр тоже подхватился: пора. А следом — Алексей, Анна, Екатерина… Только с женой и остались вдвоем за столом.

— Вот так поговорили, все объяснили, вроде бы дело сделали, — закончил разговор Николай Федорович. — Теперь один — на завод или в каменное училище, другой — в Брянск, остальные еще куда горло драть… А что-то ничего я не услышал о том, как сами дальше жить будут. Бились мы с тобой, Ольга Карповна, всю жизнь для них в ниточку вытягивались, а они, вишь, не в дело вдарились — в словари записались. Или пришел конец медведевскому корню?

Семь верст от Бежицы до Брянска — для молодых ног не расстояние. Проскочил мимо особняков заводской знати, мимо растянувшегося на целый квартал здания мужской гимназии, мимо бараков-казарм — и заводской паром через Десну. А за рекой — уже Брянск.

На Петропавловской, у дверей технического училища, Володьки Швецова не оказалось. Между тем на прошлой неделе условились встретиться у подъезда, чтобы без всяких раскачек и проволочек — за гитары и мандолины.

Мысль создать струнный оркестр подал Володькии отец — Николай Павлович. Редкое воскресенье, с тех пор как Митя познакомился с Владимиром Швецовым, не обходится в их доме без концерта. Может, концерт — громко сказано, но любят у Швецовых помузицировать.

Обычно получается так. Во второй половине воскресного дня, к обеду, заявляется к ним старший врач Брянского завода Михайлов. Николай Алексеевич приезжает из Бежицы на двух собственных рысаках, летом запряженных в рессорную пролетку, зимой — в розвальни. Сам правит выездом, потому вваливается в прихожую, если зимой, в тулупе, накинутом на сюртук, рукавицы за кушаком, кнутовище под мышкой. Приземистый, плотный, с красным — в стужу от мороза, в пекло от загара — лицом. И точно в иерихонскую трубу, красивым басом: