Недаром вышел рано. Повесть об Игнатии Фокине

Отвратительно чувствует себя человек, когда все заранее сам наметил, проговорил про себя и начало, и середину предполагаемого разговора, все нюансы поведения противника предположил и даже заготовил эффектный конец встречи, вроде такого: «Что ж, история нас рассудит…», а тут ни словечка еще не произнес, рта не раскрыл, а разговор уже весь исчерпан.

«Как же так? — подумал Уханов. — Годами, десятилетиями копились наши расхождения, сколько блестящих умов с той и другой стороны изощрялось, напрягало всю свою мыслительную энергию, чтобы проложить, безошибочно верно выверить ход исторического развития пролетариата, а большевики взяли власть, и все им уже ясно!»

Наверное, Уханов не сдержался и, смешав в своей голове весь заранее продуманный ход рассуждений, высказал мысли вслух.

— Нет, не все нам ясно! — парировал Игнат стремление уличить его если не в легковесности, то, во всяком случае, в некотором упрощении задачи. — Нам не ясны многие практические шаги, которые должны предпринять и обязательно предпримут трудящиеся для подъема и развития своей страны, и в первую очередь народного хозяйства. Такого еще не бывало в истории, чтобы теория, выработанная какой-либо общностью людей, скажем партией, становилась программой действий миллионов. Мы приступаем к этому первыми. Значит, торного пути перед нами нет, мы его должны искать сами и искать на ходу, не останавливая своего движения вперед. Это первая трудность, стоящая перед нами. Вторая — уровень, точнее, глубина пропасти, в которую толкнул хозяйство страны царизм. Третья — противодействие, которое мы встретим внутри России и со стороны мирового капитала… Вот трудности, которые я перечислил бегло и, может быть, что-то еще упустил. Но мы ни одной из этих трудностей не скрываем от народа. Наоборот, на преодоление их и будем направлять энергию рабочих и беднейших крестьян. Так что не все, как ты выражаешься, нам рисуется в благодушном виде.

Уханов понял: юлить ему не с руки, и он напомнил Игнату о том, что его партия не только не поддержала авантюру большевиков, взявших власть путем восстания, но и резко, открыто их за это осудила. Фокин усмехнулся:

— Не кокетничай, Аким! Осудить и свергнуть силой оружия — не одно и то же. А ведь именно к этому с пеной у рта призывал ваш Либер. Так ведь?

— На нашем съезде его не все поддержали, ты же знаешь. Мнения не только делегатов, но и руководителей разошлись.

— И прекрасно! — подхватил Игнат. — Давай говорить о тебе, о твоей личной позиции. Чем ты, как гражданин и человек, имеющий техническое образование, можешь помочь, например, пуску Брянского завода?

Уханов схватился за щеку, точно у него вдруг заныли зубы. И февральская, совершенная всем народом, и вторая революция, вызванная три месяца назад большевиками, доказывали: массы могут крушить, но не созидать. Ладно, развал экономики начался с войны. Но две революции не остановили, а усугубили падение России! И как же теперь, когда большевики отвергли, отлучили буржуазию от власти, думают они наладить производство? Известно ведь, армии без генералов не существует, заводов — без инженеров, техников, конструкторов… Рабочий же класс не в состоянии сам по себе ни управлять государством, ни руководить производством. Неужели большевики не убедились в этом, когда тот же Брянский на их глазах превратился в гигантский, с каждым новым днем остывающий труп?

— А кто остановил завод? — пытливо посмотрел на собеседника Игнат. — Разве не акционеры, не та самая буржуазия, которая, по твоей мысли, и должна двигать производство вперед?

Аким мог бы недоуменно повести плечами. Ведь известно: топливо, металл и сырье перестали поступать с юга — основных баз завода, квалифицированных мастеровых не хватает — кто в окопах, кто подался в деревни, не в силах прокормить семьи. Неужели голыми призывами можно враз преодолеть все эти, существующие объективно, трудности? Любая политическая партия здесь, увы, бессильна что-либо изменить!

— Для нас самая главная сейчас политика — помочь рабочим проявить свою энергию, — не отступал Игнат. — Дело в том, что пустить завод — насущное желание самих рабочих. Это, если хочешь, дело их жизни или смерти. Останутся пустыми, холодными, мертвыми семнадцать тысяч рабочих мест — семнадцать тысяч человек окажутся без денег, без хлеба, без топлива. Но это — кормильцы. За каждым из них — трое, четверо, пятеро ртов. Перемножь цифры. Это только одна Бежица. А мальцевские заводы, которые тоже останавливаются? Гибель промышленной помпеи на наших равнодушных глазах? Но гибель таких промышленных центров — гибель и всей России. Она остается без паровозов, вагонов, плугов, жнеек, без рельсов, мостов… Э, да не мне все это живописать тебе, представляющему завод, наверное, уже в третьем поколении…

— Но ведь мы убеждены… — не унимался Уханов.

— Своими доктринами? Знаю! Теперь изволь проверить ваши партийные убеждения самой жизнью, практикой. Вы не верили в пролетарскую революцию, но она свершилась. Вы не верите, что рабочие и крестьяне на своих плечах поднимут страну, но это произойдет.