Неделя на Манхэттене

Торговцы оружием деформировали американцам мозги так, что в некоторых штатах закон разрешает покупку оружия слепым. И «прогрессивные» адвокаты активно отстаивают конституционное право слепых на оружие по всей Америке. Впрочем, можно сразу вручать им огнемёты, которые американские солдаты последний раз применяли во Вьетнаме, пока не вмешались правозащитники. Запретов на покупку огнемётов не существует, теперь они считаются не оружием, а хозяйственным инвентарём для уничтожения сорняков или насекомых, ими торгуют онлайн-магазины.

Как говорит один наш знакомый эмигрант: «Каждое утро во время новостей приходится стирать с экрана телевизора кровь…» В разных штатах разные правила хранения оружия, но нет ни одного штата, где не принято набивать им дома. Главная мантра продавцов оружия: «Большинство убийств совершается кухонным ножом». Но только идиоты не понимают, что для убийства ножом, топором или табуреткой нужны иные физические и моральные усилия, чем для выстрела. Как говорится, чтобы улыбнуться, нужно задействовать 40 мышц, а чтобы нажать на курок всего четыре.

До отеля мы добрались целыми и невредимыми, но испуганными и озирающимися. Переполненная впечатлениями голова отказывалась засыпать – меня то овевало жаром Таймс-сквера, то обдавало ледяным дыханием подземелья Публичной библиотеки. Казавшийся из России ярким и праздничным, Манхэттен из самых известных улиц показался ущельем с надвисающими небоскрёбами скучной архитектуры; поразил теснотой, суетой и неопрятностью.

Да ещё здание Публичной библиотеки назойливо отсылало к фильму-катастрофе «Послезавтра», в котором плоские, как камбала, герои кувыркались в гарнире климатического апокалипсиса, топили камин книгами, бесконечно говорили друг другу пустое американское «я тебя люблю», а вокруг сверкал погибший по пояс обледеневший Нью-Йорк.

До поездки я искренне не понимала, почему киношная постапокалиптика стала в США массовым продуктом? Если после Второй мировой она была напоминанием об опасности ядерного оружия, то потом попробовала пошарить по всему спектру высокой тревожности и начала приносить прибыль. Оказалось, куча людей настолько ненавидит свою страну, что готова покупать билеты на фильм, упивающийся её разрушением. И это превратило постапокалиптику из диагноза в самостоятельное заболевание.

Упростившись до понимания инфузорией-туфелькой, она обслужила всё многоцветье американского населения. Базовый страх эмигранта – быть смятым чужой культурой, – и ему сладко видеть, как сминается не он, а ежедневно сминающее его пространство. Отстраивая себя в новой реальности, отказываясь от кучи навыков, полученных на родине, от львиной доли собственной личности, эмигрант видит себя в фильме-катастрофе победителем личного апокалипсиса.

И я не представляю себе коренного жителя, идущего на фильм, авторы которого используют в качестве художественных инструментов разрушение дорогих ему кусков города. Так же как не представляю себе психически скомпесированного человека, считающего предметом искусства вымышленную трагедию дорогих ему людей.

В Литературном институте нам объясняли, что главная задача искусства – гармонизировать человечество с помощью очищающего и облагораживающего катарсиса. Но в постапокалиптике нет катарсиса, её победитель не является героем, ведь его обманула и предала собственная земля – символическая мать. Он скорее отторгнутый ею младенец, который сражается с матерью и побеждает, тогда как в мировом эпосе герой не спасается от матери, не побеждает её, а защищает от врагов.

Георгий Гачев писал о дискуссиях с американскими студентами: «…Поразило их про Америку – что нет „матери-земли“. – А нельзя ли создать её? – мудро-наивный вопрос задали. – Это – как создать себе Прошлое – то, чем так богаты, но и обременены страны и люди в Старом Свете… Американская цивилизация вообще поверхностная, а не корневая. Корни здесь имели индейцы, для которых земля – это мать, а для американцев земля не мать, а материя для работы… Здесь „комплекс Ореста“, т. е. матереубийство, так как американцы рвут связь со старой землей, т. е. матерью-родиной, а новая земля им не мать, а материя, то есть нет природного приращивания…»

Общее страдание объединяет нацию сильнее, чем общее процветание, но у американцев никогда не было общего страдания. Одни в истории США страдали и до сих пор страдают от других; и в стране никогда не было великих войн, собирающих население в кулак. Посему общее страдание постарались подменить общим «рынком страха», на котором модернизированная «сверхъестественность» белого фольклора вылилась на население километрами фильмов-катастроф и тоннами покетбуков и комиксов.

И если испанцы придумали в конце ХIХ века комиксы, чтобы неграмотное простонародье рассматривало жития святых, американцы заменили жития святых на жития зомбаков и привидений, исключив из них познавательное, воспитательное и сделав жвачкой детсадовского мозга. А фильм-катастрофа стал мегакомиксом, обедняющим эмоциональную сферу и создающим новую мифологию.