Неделя ущербной луны

Сидеть сложа руки она не будет. Мало ли что дяде хочется! Раз уж она здесь, в партии, — она теперь станет неотступно следовать за этим человеком, поедет в отряд, на съемку, упросит взять ее с собой в маршрут, — пусть думают о ней что хотят!

Лиза накинула на голову дядин дождевик, вышла на улицу. Во всей округе светилось одно окошко.

3

Дядя в лабораторные мензурки спирт разливал, бодрился по-молодецки:

— А ну, давайте, ребятки, дерябнем с устатку!

А они, за исключением Романа, были мокрым-мокрешеньки, хоть выжми. Прополоскало… Даже Славка не хорохорился, не подмигнул ей, как обычно, нахохлился, словно мокрый кочет.

Сухонький Роман — он же в кабине сидел и не подумал поменяться с кем-нибудь местами! — облюбовал стол Евгения Ивановича в переднем углу. Одним глазом насмешливо за Уваркиным наблюдает, другим — на ребят по-хозяйски посматривает. Славка напротив Романа устроился за столом секретарь-машинистки, сонно клюет носом; Костя бочком примостился на подоконник, на коленях какой-то нелепый букет, а глаза — ку просто шальные; и этот забавный Илья Данилов, напарник Фролкин, тоже здесь, массивно громоздился на длинной лавке для собраний — возле стены, у порога, И ему поднес дядя:

— Держи, держи, Илюха! Говоришь, на съемку потянуло? Чего с Фролкой-то не поделили? Молчу-молчу, об этом потом…

На Андрея вдруг и глаза поднять ей не просто стало, будто он уже обо всем знает — и о том, что она вот не спала, беспокоилась, о нем думала, и о том, что решила правдой-неправдой ехать с отрядом на Чоусму, на все лето.

Но, и не глядя, она видела его — сидел у шкафа. На вьючном ящике. И вдруг ей показалось, что он сморит на нее с усмешкой!

Залилась краской и быстро глянула на него. Он сидел с полуприкрытыми глазами. Такой же прополосканный дождем.. Уставился в темное, слезящееся окно.

— Лизка! — шумнул на нее дядя, заметив в дверях. — Загляни-ка в чайник — есть ли вода? Для разбавления градусов, ежели кто желает. — Дядя всех обошел и себе в мензурку налил — тютелька в тютельку получилось, на дне банки ни капли не осталось. — Ты помнишь, Роман, как попервости ты хватанул неразбавленного, и задохнулся, и заперхал! — Дядя сегодня ну прямо на глазах у всех тает. Что же это с ним-то стряслось? Тоже сидел ждал почти до двух часов, вот-вот светать начнет, а он, как молодой, разошелся. Это на него не похоже.

Она прислонилась к косяку, дядя какую-то речь начал, а она стояла и смотрела на Андрея. Это казалось ей теперь естественным. Вот она стоит и смотрит на него, и пусть все видят, что она стоит и смотрит, и она будет смотреть до тех пор, пока он не почувствует и не взглянет на нее, — когда дядя ее окликнул, назвав по имени, он не шевельнулся, не дрогнул хоть слабо, еле бы приметно, может, и впрямь не слышал или не дошло до него, кто это — Лиза.

И снова дядин голос:

— Лизка! Где же чайник с водой?

Дядя маячил где-то справа, она вполне представляла его лицо с выпученными по-рыбьи глазами: дескать, что это сегодня с племянницей? — но стояла и по-прежнему смотрела на Андрея. В ней уже закипала обида: будто каменный, сидит и сидит, не шелохнется!

Потом она вдруг ощутила какую-то провальную тишину, и прежде чем дядин голос нарушил ее въедливым, едким: «Во-она ты что-о…», как Андрей открыл глаза.

Он открыл глаза и сразу посмотрел на нее, и тут-то дядя и пропел своим отвратительным дискантом:

— Во-она ты что-о…

Андрей растерянно заморгал, будто впервые ее увидел. Она подала локтем в дверь, круто развернулась и вышла.

4

Страх перед ночным одиночеством проходил — в конторе полно было свету, привычно сидели перед ним его подчиненные, и Уваркин снова хорошо контролировал себя. Теперь в нем снова брала верх извечная деловитая настороженность: не возникают ли какие препятствия на его пути, являющиеся следствием нежелательных настроений среди подчиненных, перед этой вынужденной осмотрительностью ночное смятение Евгения Ивановича выглядело смешным, случайным.

Покашливанием в кулак добывая голосу приличествующую мужскую солидность, он еще раз, удивляясь про себя выбору племянницы, изучающе прищурился на Званцева и продолжил свой длинный, с нравоучительной подоплекой, тост:

— Так вот, значит, с началом полевого сезона вас, товарищи, чтобы кончить нам это дело с Чоусмой так же гладко, без сучка и задоринки, как начали мы его еще зимой, по сути-то, с Романом Николаевичем! Ты бы рассказал молодым товарищам, Роман, как мы тут с тобой коченели на морозе, начиная все с нуля. Еще и ни коттеджей, ни барака этого не было, жили в вагонке на колесах. Холодища, дьявол! Плюнешь — на лету сосулька образуется!.. Ты вот, Костя, — удостоил и того внимания, — к естествознанию интерес проявляешь, променял на него свою музыку… так тебе, должно, особо любопытно будет узнать, как мы отапливались. Вот спроси-ка, спроси Романа Николаича, он тебе скажет!

— Да ладно вам, — отмахнулся Лилявский, — нашли о чем…

— А вдруг человеку интересно! — как бы искренне вскинул свои лохматые брови Уваркин. — А мы с тобой должны подсказать. Молодому, неопытному, да первый раз в партии — оно все любопытно!