Неделя ущербной луны

Евгений Иванович оглядел по кругу ребят, как бы остро желая увидеть, угадать какие-то потаенные мысли каждого. И опять, ловя себя на этом, больше чем нужно задержал свой взгляд на Званцеве.

Как раз в этот момент, словно сговорившись, заявились один за другим нормировщик Тихомиров и сторожиха Лопатничиха. Павел еще на пороге виновато развел руками, как бы показывая начальнику, что пришел ни с чем, — видимо, по пути в контору тот успел поднять с постели своего наследника и куда-то послать. Да на дом к продавщице ларька, вероятно, куда же еще ему бежать.

А сторожиху, надо понимать, никто не приглашал. И уж она-то сама это знала — с порога выдала деловую рапортичку:

— Чего это, гляжу я, в окнах конторы свет? То не было, а то вдруг, пока я с той стороны, — махнула она рукой, — обход делала, уже и свет появился… Дай, думаю, проверю!

— Ну, а как же, а как же. Обходчица! — язвительно хмыкнул Уваркин и, поколебавшись, отлил из своей мензурки Павлу.

Но опять помешали ему выпить — торопливо загрохотали чьи-то сапоги по коридору.

— Кого это еще…

Без стука вошел шофер Лопатников, умытый и в свежей рубашке.

— А, — сказал Евгений Иванович, вынося из-за спины руку, уставшую маячить мензуркой (предусмотрительность никогда не мешает в таких случаях, распитие-то происходит в конторе как-никак). — Да у нас прямо собрание! Капитана только и не хватает… — Перед нашествием таким Уваркин на минуту растерялся — хорошо это или плохо, что все почти тут?

— А за капитана буду я, — усмехнулась сторожиха, скидывая с плеча свою берданку.

— Разве что с совещательным голосом… — постукал супруг-шофер по темной высокой бутылке, заткнутой бумажной пробкой. Бутылку эту он принес на весу, открыто.

Уваркин, нетерпеливо переступая ногами, сделал нормировщику знак свободной рукой — тот согнал Званцева с вьючного ящика и достал еще одну мензурку из полевой лаборатории.

Первым не вытерпел этой канители Роман — опрокинул мензурку в один глоток.

Покосившись на него, баба Женя крякнул и тоже выпил — как раз и Лопатников успел пристроиться с персональным самогоном.

— А ты, Костя, чего ждешь, — особого приглашения? — удивился отечески внимательный Евгений Иванович, глядя, скорее, на нетронутую мензурку Званцева.

Костя отложил свой букет в сторону.

— Тост, что ли, хочешь сказать?

— Нет, просто так… некоторые замечания по поводу работы партии.

— Во-она… — баба Женя невольно покосился на Званцева. — Ну, чего ж. Дело хорошее, эти речи. Я вот сам только что говорил о чем-то, — пошутил он с натугой, перескакивая взглядом с лица на лицо, — да перебили меня. Слушай, Роман Николаич… — будто припоминая нечто важное, он поставил мензурку на краешек стола и коротким жестом согнал Лилявского со своего места. Сел, похрумкал огурцом. — Что-то я тебя все не спрошу за разговором, как там у Чекунова с выполнением.

— Двадцать метров, и все, говорит, по морене, — сгоняя Славку с Лизиного стола, сказал молодой начальник. — Акт для банковской процентовки составил.

— Ну, это хорошо, это хорошо… — И опять баба Женя похрумкал огурчиком.

— Это плохо, плохо! — сразу сорвался с голоса Костя, боясь, что сказать ему не дадут. — Это очень, плохо, товарищи, — на ноту ниже выправил он свой голос. И еще на ноту, а то и на две сразу: — Это преступление.

— Чего — преступление? — застыл на месте Евгений Иванович.

— Нет, а я, пожалуй, выпью! — словно очнулся Званцев. Он выпил, взял огурец и захрумкал тоже, и баба Женя, тотчас отложив свой огурец, уже не спускал с Андрея глаз, хотя говорил только один музыкант.

— Лилявский меня на скважине оставлял, а я не остался! Пусть вот они, — ткнул букетом в Илью Данилова, стерегущего край скамьи, — буравят эти бесполезные дырки, если у них совесть позволяет!

— Вот это разговорчики… — тихо восхитился Лопатников, жена-сторожиха цыкнула на него, а Павел от волнения попытался крутануть ручку арифмометра не в ту сторону.

— Ты д-дд-думаешь, Костя, это тебе что ж! Ты думаешь, вэ-в-вот взял и… Я ж потому сейчас и здесь, что…

Баба Женя махнул на Данилова рукой: мол, прикройся, не твоего ума дело, сидишь себе на лавочке — и сиди.

— Правильно Илья говорит! — подхватил, переиначил Лилявский, отщелкивая от себя на край стола подушечку для печати. — Нашли кого выслушивать — музыканта… он еще на скважине голову мне морочил с каким-то гербарием. Как в детском саду, право. Выпили для согрева экспедиционного спирта — и говорите спасибо, и давайте расходиться. Завтра же — хотя какое там завтра, — многозначительно постучал он по циферблату часов, — уже сегодня, через час-другой, надо упаковываться и — в поле, в поле! Ровно в шесть, вместе с гимном, — оглядел он свою четверку, — чтобы все были в конторе, как штык.

— Нет уж, Роман, пэ-пп-пускай говорит!

— Да, вы уж, пожалуйста… — поднял голову Андрей, и баба Женя поспешно нашелся:

— Мы же не резолюцию пишем — пусть поговорит человек…

Костя, не ожидавший такого мирволия, опять сбился на сипоту.