Недоподлинная жизнь Сергея Набокова

— О, — выдавил я.

— Не пугайтесь так, — сказал Герман Тиме. — Я не стану корить вас, хоть вы и вели себя, не отвечая на мои послания, довольно грубо.

— Почему ты бегал от меня? — спросил он позже, когда мы лежали в брачной постели его номера в отеле «Бристоль».

— Нет никаких гарантий, что я не убегу снова, — ответил я. — Решительно никаких.

— Я не буду запирать тебя в башне и выбрасывать ключ, — сказал он. — Если тебе захочется сбежать снова — теперь, когда ты знаешь, что я не великан-людоед, — я на твоем пути не встану.

— Ты безусловно не великан-людоед. Да я и боялся не людоеда, а принца, который разобьет мое сердце.

— Ну, если тебе так будет легче, скажу: я и не принц, хоть у моих родителей и имеется замок. Довольно скромный, впрочем. Отец купил его несколько лет назад — не потому, что жаждал обладания им, а потому, что замок этот отчаянно нуждался в реставрации и отцу больно было видеть, как он разваливается.

— Очень достойный поступок.

— Мой отец достойный человек. Мне с ним повезло.

— А мой… — начал я, но Герман приложил палец к моим губам.

— А твой отец был человеком великим. Я уже многое знаю о нем.

— Но откуда?

— Я любознателен. Да и выяснить все оказалось не сложно. Очень многие жаждут поделиться воспоминаниями о нем. А слава твоего брата этому только способствует.

Тут она снова нанесла удар — паника, охватившая меня при первой нашей встрече, когда мы вышли из особняка Никки на улицу. И теперь, ощущая себя загнанным в угол животным, я обводил взглядом роскошный номер и наполовину не сомневался, что он вот-вот растает у меня на глазах, а лежащий рядом со мной красивый мужчина через миг сорвет с себя человеческую маску и я увижу торжествующего демона. Разумеется, ничего подобного не произошло.

— Что-то не так? — спросил Герман и положил ладонь на мою голую грудь. — Я чувствую, как колотится твое сердце.

— Нет, ничего. Просто… бывают мгновения, когда все кажется мне абсолютно нереальным.

— И это одно из них?

— Да, — ответил я. — Одно из них.

Герман придвинулся ко мне поближе, приложил губы к моему уху и зашептал:

— Но я вполне реален, Набоков. И номер этот вполне реален. А город за его окнами реален неоспоримо.

— Я в этом нисколько не сомневаюсь. Меня пугает собственная моя нереальность.

— Что за нелепость! — воскликнул Герман. — Нет, тут мне без сигареты не обойтись. — И он протянул руку к пачке, лежавшей на тумбочке у кровати. — Ты и вправду думаешь, — спросил он, выпустив изо рта неторопливое колечко дыма, — что я стал бы целых два года гоняться за призраком? Да-да, столько времени это и заняло. Ты, может быть, и не считал, но не я. И вот ты здесь, плоть и кровь, тело и дух…

Он вставил сигарету мне в губы, я затянулся.

— Если ты не реален, Набоков, значит, я напрочь сошел с ума. А за всю мою жизнь у меня не было ни единого повода заподозрить себя в безумии. Стало быть, и все. Вопрос закрыт.

И, чтобы доказать этот тезис, Герман затушил сигарету и дал волю крывшемуся в нем эмпирику, который немедля приступил к изучению моей реальности.

40

Появления феи Сирени с ее волшебной палочкой не предвиделось. Проведенная в нереальности жизнь оставила мне дьявольское наследство, от которого надлежало избавиться.

Я не пытался полностью скрыть от Германа мои пороки. Признался, что курю опиум — от случая к случаю. («Какая гадость! — воскликнул Герман. — Ладно, посмотрим, что тут можно сделать».) Признался, что иногда развлекаюсь с русским одноклассником — в память о давних временах. («Я не стану нанимать гангстера, чтобы тот прикончил его, обещаю!») Признался, что позволяю себе очень серьезные для католика прегрешения. («А я думал, ты православный. Вот это хорошая новость. В конце концов, не все еще потеряно».)

Первые недели, проведенные нами вместе, были головокружительными. Дела Германа требовали частых приездов в Париж, и отель «Бристоль» стал для меня вторым домом. После бегства из России я никогда не жил в такой роскоши, и, хоть давно уже повторял себе и повторял, что нисколько по ней не скучаю, ощущение, что меня холят и лелеют, было упоительным. Однако, едва лишь Герман уезжал после нашей волшебной недели в Тирольские Альпы, в замок родителей, я возвращался в мою квартиру, и это всякий раз становилось для меня потрясением.