Было такое чувство, будто ломтики ветчины, съеденные на фотосъемках у Дамьена, разбудили мой аппетит, который ничем теперь невозможно было заглушить. Он стал как бездонный колодец. Поскольку я не поправлялась, я снова начала есть, но уже с умом и никогда в присутствии других. Мне было стыдно, словно я делала что-то очень личное или крайне непристойное. Заглядывая иногда в мою тарелку, отец начал чувствовать себя более спокойно. Единственное, о чем он не знал, так это о том, что в дополнение к моей диете шло слабительное по утрам и клизма каждый вечер. Полжизни теперь я проводила в туалете, испытывая нестерпимую боль во всем животе и кишечнике и постоянные позывы к рвоте, но зато я больше не чувствовала себя голодной. По крайней мере, не такой голодной, как раньше.
Я прибавила три килограмма, изначально отреагировав на это как на глобальную катастрофу – мой маленький голос сводил меня просто с ума. Но потом я свыклась и успокоилась. Я весила около 50 килограммов. Я спокойно помещалась в размер 34–36, что для фотосъемок было идеально. А после Рождества можно было вернуться обратно и к строгой диете, и к 32-му размеру одежды.
В агентстве никто ничего не замечал. При этом они нашли повод посмеяться надо мной: Дамьен дал мне двести евро, чтобы расплатиться с таксистом, и я отдала Фло 35 евро сдачи, чтобы она смогла вернуть ему их при случае. Они просто не могли в это поверить: говорили, что еще никто из моделей никогда не возвращал деньги, данные как аванс, и что теперь весь Париж будет судачить об этом. Я превратилась в посмешище недели. Я была
За кулисами модных показов жизнь модели оказалась далеко не подарком.
Когда я не была задействована в крупных фотосъемках, я должна была разъезжать по разным журнальным издательствам, чтобы фотографироваться для них: демонстрировать на себе последние тенденции в области макияжа и причесок. И со мной разговаривали только о коже, волосах, макияже и прическах, как будто это были самые важные темы в мире.
Меня все это начало безумно утомлять.
Я приняла участие в одном закрытом показе малоизвестного дизайнера, который он провел в каком-то темном помещении театра, пригласив одетых исключительно в деловые костюмы исполнительных директоров компании IBM. Это был скорее званый ужин, где нас подавали как десерт. Вернувшись домой, я почувствовала подступающие приступы тошноты. Еще Соня Рикель отобрала меня для составления каталога своей последней коллекции. Я была рада снова поработать с ней. Мне нравился этот бренд, как и сама модельер, ее дочь и история их жизни. Но конечно, с ними повидаться мне так и не удалось. Меня встретил фотограф, который, как обычно, со мной даже не поздоровался, и я провела четыре часа, меняя наряды и позируя для него в гробовой тишине на фоне белой стены.
Когда я возвращалась с подобных фотосессий домой, то чувствовала себя совершенно опустошенной, пустотелой и прозрачной, с коэффициентом IQ как у бельевой вешалки. Лагерфельд был прав: чем еще мы могли быть, в конечном итоге?
На два дня я ездила в Лондон на съемки лукбука[23]
и презентацию марки Gap, выбравшей меня по рекомендации Рассела Марша. Я взяла с собой бутылку шикарного шампанского, выбранную моим отцом, и заскочила в офис Рассела, чтобы передать ему ее в знак моей глубокой благодарности за все, что он для меня делал. Я была так рада снова повстречаться с ним, и было видно, что эта радость была взаимной. Он сказал, что в мире моды редко встречаются «культурные и хорошо воспитанные девушки». Я не рискнула заикнуться о том, что окружающие нас люди, как правило, смеялись над тем, что ему так нравилось во мне. Он пожелал мне удачи и внес в расписание на февраль нашу с ним встречу.Возможно, оттого, что я стала есть больше или работать немного меньше, мой мозг снова начал четко и ясно мыслить впервые за несколько месяцев. И нельзя сказать, что моей карьере это шло на пользу.