Недостаточно худая. Дневник топ-модели

Но это помогло ненадолго. Голосок снова начал кричать: «Ты что наделала! Ты слишком толстая. Хватит жрать». Я пошла в ванную и взвесилась: 48,5. Я полезла в сумку за клизмой. На пороге появилась мама и снова стала плакать: «Виктуар, что ты делаешь?» Она выхватила из рук клизму и выбросила ее в мусорное ведро. Я подошла и достала ее обратно. Но она снова вырвала ее у меня из рук. Мы почти начали драться. Она продолжала кричать: «Перестань, перестань, перестань!»

Ей удалось уложить меня в кровать. И обе мы долго пролежали там, проплакав. А затем я перестала плакать совсем. Я встала, чтобы подготовиться к встрече. «Виктуар, – сказала мама, – мы едем домой». Я ответила, что это даже не обсуждается. Я приехала сюда ради встреч и пойду на эти встречи. Она сказала, что я должна бросить эту профессию. Я почувствовала, как внутри меня поднимается волна ненависти и ярости. «А помнишь, когда я позвонила тебе из Милана и сказала, что хочу вернуться домой? Ты ответила, что выезжаешь ко мне. Так вот, теперь слишком поздно. Ты хотела, чтобы я продолжала дальше, и я продолжаю. Я подписала контракт на год. Так что у меня еще целый год в запасе».

Когда-то во мне поселился маленький голос. Сейчас это был голос настоящей стервы.

Я ходила на одну встречу за другой как робот. Вечер следующего дня у меня выдался свободным, и мы отправились в сторону Центрального парка, полюбоваться Коллекцией Фрика.[27] Было ужасно холодно, и, когда мы возвращались обратно в отель, мама просто дрожала. Она хотела поехать на такси, но я отказалась – мы должны были идти пешком. «Виктуар, не разговаривай со мной таким тоном. Я ужасно замерзла и устала. Давай возьмем такси». Я категорически отказалась. Я должна была ходить, чтобы сбросить ненавистный жир. Если она была не в состоянии понять это, то это ее проблемы. Она начала плакать, но мне было совершенно все равно. В гостиницу мы пошли пешком.

Следующей ночью, когда она думала, что я уже сплю, я услышала, как она разговаривает с отцом по телефону: «Это надо видеть. Худая как палка, липнет все время к окну, по всему номеру ее волосы, курицу проглотила разве что не с костями. Она выглядит как одичалый ребенок». Я слушала ее и не слышала. Я была там, но это была не я. Осталось только самое худшее от меня, только самое по-настоящему плохое. Ненависть. Ярость. Жир. Смерть.

Я больше не существовала.

* * *

Шестого декабря у меня была назначена встреча с дорогим Филиппом Лимом. Я должна была позировать для его лукбука. Мама пошла со мной, и он встретил нас в присущей ему доброй манере. Я спросила, может ли мама остаться с нами. Он сказал: «Конечно, можно! Располагайтесь как дома». Я снова вспомнила этого кретина Себа, который убеждал меня в том, что маме не дозволено где-либо появляться. Лим представил нас фотографу, КТ Аулета. Несмотря на то что в мире фотографии она была широко известна, ее дружелюбие и простота в общении просто подкупали. Там же была и команда журналистов из американского офиса Vogue USA, которые собирались взять у дизайнера интервью, поскольку в индустрии моды он считался одной из многообещающих восходящих звезд. «Это Виктуар, моя самая любимая модель», – представил он меня. Я обожала этого человека.

В съемках лукбука было задействовано всего четыре человека: фотограф, Филипп, мама и я. Когда он в чем-то сомневался, он спрашивал мамино мнение, что приводило ее в полный восторг и наполняло его самого особой радостью. На обед он заказал немного тайской еды, чтобы познакомить нас с традиционной кухней его родины. Мы прошли в офис и устроились вокруг большого белого стола, чтобы поесть и поболтать. Вернее, ели они, я просто болтала. Он рассказал нам немного о своей жизни и карьере дизайнера. Это было прекрасное времяпрепровождение, свободное от напряжения и забот.

Когда мы уходили, он обнял меня и сказал: «Спасибо за все, Виктуар! Увидимся на показе в феврале».

Мы доехали до гостиницы на такси, собрали чемоданы и направились в Париж.

Я ухожу

Путешествие домой было полным кошмаром. Я снова несколько раз довела маму до слез. Это было не нарочно, но я ничего не могла с собой поделать. Я просто говорила то, что думала, и это не всегда подвергалось цензуре.

Я как будто больше не была собой. По сути, это было действительно так. Я больше не была даже этим маленьким противным голосом – я больше вообще никем не была. И в какой-то мере это приносило такое чувство успокоения…

Когда мы приехали домой, я тут же закрылась в своей комнате. Я никого не хотела видеть, даже мальчишек. Я просто хотела остаться наедине с собой и с Пушинкой, хотела, чтобы меня оставили в покое.