Дневник Энн Баллистер
Даже не верится, что сегодня мой девятнадцатый день рождения. Кажется, прошло не двадцать месяцев, а двадцать лет с тех пор, как я покинула отцовский дом.
Интересно, помнит ли отец, какой сегодня день? Он и его кузен лорд Дейн стремятся исключить любое упоминание о моем существовании и готовы для этого на все, разве что кроме настоящего убийства. Но ведь уничтожить память о человеке не так легко, как стереть его имя в семейных анналах. Можно отдать распоряжение, чтобы о дочери больше никогда и нигде не упоминали. Но память не подчиняется ничьей воле, даже воле Баллистера. Она долго хранит имя и образ человека и после его смерти, как настоящей, так и символической.
Я жива, отец, и неплохо себя чувствую, хотя твое желание едва не сбылось, когда родилась моя дочка. У меня не было дорогостоящего акушера, чтобы проследить за родами, помогала только одна женщина, моя ровесница, но уже имеющая троих детей и ждущая четвертого. Ее зовут Элис Мартин. Когда придет время рожать ей, роль акушерки исполню я. Хоть этим отплачу за ее заботу.
Все живущие в здешних трущобах опытные мамаши утверждают: то, что я выжила после родильной горячки,
– настоящее чудо. А я знаю, что обязана лишь своей воле. Я не могла сдаться смерти, как бы этого ни хотелось Господу. Я не могла оставить мою малютку фальшивому, эгоистичному человеку, за которого вышла замуж.Не сомневаюсь, Джон жалеет, что мы с Лидией выжили. Ведь он должен теперь соглашаться даже на самые мелкие роли, которые ему предлагают, и заставлять себя заучивать эти несколько строчек. Я договорилась в театре, и его гонорар отдают мне в руки. В противном случае каждый грош из его крошечного заработка пошел бы на выпивку, женщин или игру, а моя Лидия голодала бы. Он постоянно ноет: из-за меня, мол, его жизнь сделалась невыносимой, и проклинает тот день, когда решил завоевать мое сердце.
Мне же ужасно стыдно за то, что ему это удалось, что я была такой дурой. Да, я была совсем зеленой девчонкой, когда убежала из дома. Хоть наша семья является почти незаметной веточкой родового древа Баллистеров, но тому, как меня дома нежили и оберегали, могла бы позавидовать дочь любого герцога. Отсюда – и моя детская наивность. Для такого красивого негодяя с хорошо подвешенным языком, как Джон Гренвилл, я оказалась очень легкой добычей. Как могла такая глупышка понять, что его волнующие речи, слезы и объяснения в любви – всего лишь актерская игра?
Тем не менее, он отнюдь не умен. Он рассматривал меня как билет в богатую и легкую жизнь. Он самоуверенно примеривался к роли английского аристократа, поскольку играл знатных людей на сцене.
Ему и в голову не приходило, что гордое семейство Баллистеров может обречь свое чадо на прозябание. Он искренне верил, что его примут в свой круг. Его, человека, который ни на йоту не соответствовал понятию «джентльмен» и низкое происхождение которого усугублялось принадлежностью к позорному племени актеров, каковых в этом семействе даже не считают полноценными людьми!
Если бы я распознала эти заблуждения Джона, то, несмотря на свою робость и незнание жизни, сумела бы разубедить его. Но я не сомневаюсь: он все знает и не хуже меня понимает, что мой побег означает полный разрыв с Баллистерами, что на примирение не стоит даже надеяться, и мы должны будем жить своей собственной жизнью.
Сама я как в омут бросилась в эту жизнь – нужду, лишения, трудности. Я была уверена: вместе мы будем трудиться и победим все невгоды. Но как выяснилось, труд в принципе противоречит его натуре.
Я теперь о многом жалею. Например, о том, что меня не научили торговаться. Мои соседи платят мне за то, что я пишу для них письма, поскольку среди них вряд ли найдется хотя бы один, умеющий нацарапать собственное имя. Я могла бы давать уроки. Но кому из живущих поблизости нужен частный преподаватель? Не говоря уж о том, что у них просто нет на это денег. Я пытаюсь шить. Но иголкой я владею, мягко говоря, не мастерски. В общем, то там, то здесь мне удается перехватить несколько пенни. Но это лишь небольшая прибавка. В целом я завишу от Джона.
Однако довольно жалоб. Моя Лидия ворочается во сне, значит, скоро проснется и начнет развлекать себя, болтая что-то на своем смешном детском языке. Надо было написать не о себе, а о ней, какая она красивая и умная. И характер у нее замечательный. Прямо-таки чудо, настоящий бриллиант, самый дивный младенец на свете. Разве я имею право жаловаться на что-либо, когда у меня есть она?
Да, сладенькая моя, слышу. Мама идет.
