Недотрога

— Тая, что с тобой? Тебе плохо? — запричитал он, как заботливая курица-наседка, и от беспокойства и теплоты в его голосе я удивленно заморгала. Я-то думала, что он рассердится, что убежала вдруг ни с того ни с сего, схватит меня за плечи и начнет требовать объяснений.

Вместо этого он спросил, приобняв:

— Поедем домой? Ты, наверное, не совсем выздоровела. Я дурак, что вытащил тебя сюда.

— Домой… — прошептала я себе под нос, снова возвращаясь мыслями к своему безрадостному положению, и замотала головой из стороны в сторону: — Лучше куда-то, где мы сможем поговорить. Нам это нужно.

— Хорошо, — согласился Максим и стал спускаться вниз по лестнице, ненавязчиво утягивая меня за собой. Я смотрела на наши сплетенные пальцы и думала, думала…

Находясь так близко от Максима, я ощущала безумную мешанину чувств. Его жар, его запах, его проникновенный и горячий взгляд действовали на меня, лишая воли к сопротивлению. Его властность ощущалась каждую секунду, когда он оказывался на территории моего личного пространства, вторгался в него.

Мысли путались, и я забывала слова, чувствуя себя растерянной глупышкой рядом с уверенным в себе мужчиной, в плену его харизмы и природного магнетизма. В то же время воспоминания о прошлом никуда не уходили и, возвращаясь короткими яркими вспышками, заставляли меня цепенеть.

Неужели я всегда буду в таком униженно-подчиненном состоянии? И только стресс и адреналин смогут помочь мне говорить с ним смело и без смущения, как случилось в загородном доме?

Нужно время, чтобы хотя бы привыкнуть к нему и взять свои чувства в узду. Но времени у меня нет. Больше такой роскоши мне никто не предоставит, как и верного совета. С некоторых пор я сама по себе.

— О чем ты постоянно думаешь? — спросил он, в очередной раз укутывая меня в шубу, невесть откуда взявшуюся, но не просто накинул ее мне на плечи, а взял за воротник и потянул за него, приближая к себе.

Глаза в глаза. Ловя мой взгляд.

Мои руки машинально взметнулись вверх, чтобы найти опору, и соприкоснулись с гладкой тканью лацканов пиджака. Но под ними я чувствовала твердокаменные мышцы, горячее сильнее тело Максима.

Его взгляд трудно было выдержать, и я опустила глаза, буравя ими его шею и пульсирующую жилку под кожей.

Когда-то я мечтала касаться ее, а теперь любые физические эмоции моего тела словно ушли в монастырь и дали обет целомудрия, и им на смену пришел всепоглощающий страх.

Страх ошибиться, страх быть униженной, страх оказаться в лапах тирана, способного на жестокие поступки. Карателя с каменным сердцем.

— Я думаю о том… о том, — сглотнув, стала шептать куда-то в область груди Максима, — что невероятно жалею о том, какая я слабая. Меня оказалось так легко сломать, и каждый старался больше прежнего — добить меня и показать свою силу. Ты! — вдруг вскинула я голову, понимая, что боль готова выплеснуться наружу и превратиться в острые стрелы, таранящие грудную клетку Максима. Желательно насмерть.

— Откуда в тебе столько жестокости? Ты можешь мне объяснить, почему любовница твоего отца должна была отвечать за его связь на стороне? Как тебе пришел в голову такой кровожадный план? Неужели у тебя ни разу не возникло мысли, что это жестоко? И как теперь ты можешь надеяться, что я прощу тебя? К чему эти лимузины, розы, походы в балет, наряды?! Зачем? Это похоже на то… будто ты надеешься, что сможешь купить меня, как-то компенсировать все страдания? Зачем… — дернувшись, я вырвалась из рук Максима и всхлипнула.

Боже мой, как плотину прорвало. Я не хотела показывать ему, как мне больно. Не хотела, но так сложно держать всё внутри! Или, наоборот, стоит дать ему знать, что творится у меня на душе?

Он смотрел на меня и молчал. С абсолютно непроницаемым лицом. Наверняка он навсегда останется для меня загадкой и не даст честных ответов на вопросы. Не стоило и надеяться.

Суворов снова шагнул ко мне и подушечкой большого пальца вытер слезинку. Всего лишь легкое касание, а у меня внутри произошел взрыв. Отшатнувшись, я судорожно вздохнула.

— И не касайся меня. Неужели не понимаешь, что противен мне? Видеть тебя не могу без того, чтобы не вспомнить, как ты меня унизил!

— А если не могу не касаться? — спросил он глухо и совершенно неожиданно. И я едва обратила внимание на то, что он не ответил ни на один мой вопрос, и даже не дрогнул, когда открыто заявила о своих чувствах. Неожиданно что-то подневольное мне в самой глубине сердца вдруг заставило спросить:

— Как это не можешь?

— Ты думаешь, я не жалею, что натворил всякой херни, которая теперь мешает мне ухаживать за тобой? — недовольно поморщился он, словно такое слабое извинение причинило ему физическую боль.

— Ухаживать? — просипела я, неверяще смотря на него. — Ухаживать зачем? В качестве извинения?

— Извинения? Что за ерунда? Думаешь, я так перед всеми извиняюсь? Тая, глупышка, разве ты не видишь, что я еле сдерживаюсь, чтобы быть от тебя на расстоянии? Ты же чувствуешь это между нами — эту тягу? Чувствуешь?

Подняв руку, он будто намеревался коснуться меня, но я не могла этого позволить и воскликнула:

— Ничего я не чувствую!