Недра России. Власть, нефть и культура после социализма

Наконец, необходимо упомянуть о сложной проблеме государств, корпораций и неолиберализма. Многие из рассматриваемых в этой книге вопросов – от приватизации до КСО, от новых гибких режимов труда до усилий по превращению Перми в культурную столицу – в известной степени можно назвать аспектами неолиберализма или неолиберализации[19]. Можно предположить, что в каждом из этих случаев мы сумеем распознать переработанное и переформулированное понятие государства, а также возрастающую значимость различных форм предпринимательского или корпоративного капитализма – что служит довольно удобной сжатой характеристикой неолиберализма. Однако для обоснования этого утверждения потребуется сформулировать детально разработанную и цельную теорию, что выходит за рамки задач этой книги; к тому же количество источников, посвященных проблематике неолиберализма, уже достигло таких показателей, что даже анализ, необходимый для установления связи двух элементов – таких как гибкие режимы труда и КСО, – требует значительной этнографической и теоретической подготовки (в двух исследованиях это проделано достойно: см. [Smith, Helfgott 2010; Benson 2012]). Я предпочитаю просто оговорить, что все изменения, информация об исследовании которых изложена в этой книге, так или иначе связаны с глобальными трансформациями природы капитализма на протяжении последних четырех десятилетий, и указать там, где, по моему мнению, необходимо, как это произошло. Думаю, что попытка осмыслить все это в рамках теории неолиберализма лишь затруднит понимание читателя.

Культурная политика между социализмом и спектаклем

Культура в Советском Союзе была, по выражению Брюса Гранта, «тем, что нужно произвести, изобрести, построить или реконструировать» [Grant 1995, xi]. Действительно, культурное производство оставалось в центре внимания всех социалистических государств: от самых первых усилий большевиков по созданию новых пролетарских форм театрального и визуального искусства и до национальных идеологий, которые, как это ни парадоксально, способствовали как укреплению легитимности социалистических режимов, так и, во многом, сопротивлению этим режимам. Поэтому деятели культуры и интеллектуалы всех мастей играли важную роль в становлении социалистических обществ: не случайно одно из основополагающих исследований по антропологии социализма – «Национальная идеология при социализме» Кэтрин Вердери [Verdery 1991] – наглядно показывает работу социалистической политической экономии на примере соперничества интеллектуалов и их представлений о румынской нации[20].

Однако перемены, последовавшие за падением социализма, привели к быстрым и радикальным изменениям этого положения, особенно в бывшем Советском Союзе, где некогда стойкая интеллигенция оказалась маргинализирована, а с ней утратили свое значение и многие проекты государственного культурного строительства – социалистические, национальные или их гибриды, – бывшие прежде важной частью сферы ее влияния[21]. Во время полевых исследований на Сахалине в начале 1990-х годов Грант обнаружил, что культурное строительство «лежало в руинах» [Grant 1995:163]. В этих условиях внимание исследователей сфер пересечения культуры и капитализма в бывшем социалистическом мире переместилось от интеллектуалов и их усилий по планированию культурного строительства к ставшей актуальной сфере потребления, что привело к изучению национальных брендов [Manning, Uplisashvili 2007], потребления и товаров массового спроса как национальных символов [Humphrey 2002: 40–64; Shevchenko 2008; Klumbyte 2010] и даже к представлению о нациях как коллективных потребителях [Greenberg 2006][22].