Недра России. Власть, нефть и культура после социализма

Вновь возвращаясь к основной лексике «Дороги к социальному проекту», скажем: то, как люди преодолевают «трудности» или «дискомфорт» в своем «повседневном окружении», имеет ключевое значение для существенной части знаний о постсоциалистических трансформациях. Во многих случаях обучение этим навыкам работает в конкретном контексте – например, в женских организациях в Твери [Hemment 2004, 2007] или клиниках по лечению и реабилитации ВИЧ ⁄ СПИДа в Санкт-Петербурге [Zigon 2011], если привести всего два примера, сопоставимых с социальными и культурными проектами Пермского края, – и опирается на конкретное теоретическое направление, чтобы помочь разобраться в трансформации субъектов или сообществ (феминистская антропология и антропология НПО в случае Хеммент, антропология морали у Зигона). Рассматривая сквозь призму теории развивающуюся метакоординацию – так, как ее описывают должностная инструкция Марголиной и определение Бурдье, – мы можем обнаружить и идентифицировать взаимодействие сотен таких примеров в более широком поле власти, в котором управляет не только государство, но и совместные усилия государственных органов и региональных нефтяных компаний.

Совсем не того мы могли бы ждать от классической теории нефтегосударства, по крайней мере по двум причинам. Во-первых, местные нефтяные корпорации были полностью вовлечены в деятельность на каждом этапе, от администрирования до оценки и выполнения проектов, а не просто вносили налоги или другие сборы в бюджет институционально отделенного от них государственного аппарата. Во-вторых, весь процесс был основан на процедуре заявок на конкурсные гранты (довольно странной и с исторической точки зрения, и по сравнению с другими нефтегосударствами), причем руководящие принципы и процессы оценивания были явно адаптированы к местным условиям западными фондами, стремившимися создать гражданское общество в постсоциалистическом мире. Я полагаю, что в обоих случаях нам следует рассматривать государственно-корпоративное поле, возникшее в Пермском крае – причем в условиях взаимодействия с федеральным аппаратом управления в лице представителя президента Кириенко, – как связанное с недавними транформациями государства и корпораций в глобальном масштабе, причем способами, которые ранее не предсказывались ни научными исследованиями в области развития нефтегосударств XX века, ни, если уж на то пошло, Бурдье.

Объективное, беспристрастное государство: проектное движение против местных сообществ

В Перми, где социальные и культурные проекты развивались и прежде – с середины и до конца 1990-х годов, – критическая масса соответствующих специалистов быстро собралась вокруг Комиссии социальных и культурных проектов Марголиной, а также компаний и государственных учреждений, предоставлявших финансирование и выступавших заказчиками проектов[227]. Одной из основных задач команды Трутнева было распространение этого проектного движения на остальную часть региона – особенно на его небольшие города и районы [Шабанова 2002: 11]. На самом деле часть грантов, присужденных на конкурсах в Приволжском федеральном округе, была выделена пермским организациям, занимающимся не конкретными культурными, экологическими, историческими или медицинскими проектами, а развитием движения грантовых проектов в целом: разработкой и распространением процедур, словарей-справочников, а также моделей экспертизы и координации, которые позволили бы превратить социальные и культурные проекты в технологию управления и распространить ее по всему Приволжскому федеральному округу.