Недра России. Власть, нефть и культура после социализма

Чаще всего указывают, что при централизованном планировании дефицит нефти в социалистическом стиле создавали планы бурения новых скважин и стимулы к выполнению этих планов[51]. Когда планировщики на центральном и региональном уровнях договаривались об общем желательном объеме нефтедобычи, они определяли, с учетом оценок производительности и требуемой глубины скважин на конкретной территории, какую долю этой нефти должна дать каждая из уже разработанных скважин, а какую – вновь пробуренные скважины. Далее эти цифры разбивали и закрепляли в качестве задания за каждой из нефтедобывающих бригад. В практике работы на месторождениях этот метод планирования лишь усугублял дефицит, даже когда увеличивалась добыча. Буровые бригады, для которых планами регламентировалось количество метров, стремились увеличить общее пробуренное расстояние. Зачастую они бурили много неглубоких скважин, набирая метры в тех слоях грунта, которые было легче всего проходить, а о гораздо более необходимых глубоких скважинах просто не думали, откладывая или забрасывая работу над ними. В других случаях скважины бурили поглубже, чтобы накопить метры и не тратить время на перемещение оборудования в другую локацию. Зачастую бурение не прекращали даже для того, чтобы проверить или должным образом обустроить скважины, потому что этот трудоемкий процесс мог уменьшить общее количество метров, пробуренных за плановый период.

Бурение нефтяных скважин, таким образом, переняло характерные черты советского производства в целом. Бригады состязались в скорости выполнения месячных и годовых планов («штурмовщина»). Про запас на будущее сохраняли пробуренные метры (и даже целые скважины), занижая показатели в отчетах, чтобы потом этими метрами можно было закрыть непредвиденную недостачу в следующем плановом периоде («заначка»). Такое запасание метров для решения задач будущих планов было особенно полезно потому, что заводы не особенно стремились производить трубы из высококачественной стали, необходимые для глубокого бурения в девонских отложениях, и часто поставляли трубы с серьезными дефектами, а то и вовсе не поставляли никаких труб [Campbell 1968: 92–93; Goldman 1980: 36–37]. Подобных стратегий придерживались все бригады – и ремонтные, и производственные, и прочие, – ив конечном итоге при составлении планов невозможно было ориентироваться на объемы нефти. Вероятно, в нефтяной промышленности эта проблема стояла острее, чем в других отраслях энергетического сектора, поскольку прогнозирование и нанесение на карту мест расположения нефтяных залежей – о чем свидетельствует ряд пустых скважин, пробуренных в Пермском крае в 1930-х годах, – было, по сути, делом более сложным и менее предсказуемым, чем, например, картирование площадей с залежами угля или прогнозирование объема энергии, которую произведет гидроэлектростанция. Сохранявшаяся непредсказуемость нефтедобычи оставалась головной болью советских планировщиков[52].

С учетом всего этого неудивительно, что значительная часть воспоминаний, которыми нефтяники советских времен снабдили местных историков, заключается в составлении и пересоставлении на ходу планов. Один нефтяник так описывает условия труда в начале 1950-х годов, во время открытия первой нефти возле Чернушки:

Районы бурения нам определяла Москва – в министерстве было огромное геологическое управление. Оттуда укажут: «Вот вам квадрат, около села Деменево, бурите!» А на месте посмотришь: тут – поле, там – лес, далеко от воды. Как бурить? Поэтому точки бурения мы намечали сами. <…> Потом свои данные посылали в Москву – на согласование в министерство и на личную подпись Сталину. Да, Иосифу Виссарионовичу. Земли-то кругом были колхозные, и основанием для их отвода нефтеразведкам служила личная подпись высшего руководителя [Бондаренко 2003: 26].