Недуг бытия (Хроника дней Евгения Баратынского)

За работу он принялся с мальчишеским рвеньем. Весело было разыскивать и назначать толковых десятников, нанимать с приказчиком плотников и столяров — столько встречалось лиц, столько разнообразных характеров угадывалось даже при беглом взгляде на сборище мужиков, с притворным смиреньем толпящихся вокруг горластого подрядчика, нарочито принаряженных ради того, чтоб угодить тороватому барину.

"Сколько силы! Какая славная смекалка в этих чертах, в похватчивых руках!" — думал он, послушно следуя за старым приказчиком и морщась от грубости, с которою тот обращался к нанимаемым мастерам. "Ах, как хорош этот парень! Лицо женственно, бело, но губы твердые, терпкие. И смотрит исподлобья, недобро… Да за что ему быть добрым со мною?"

Приказчик был стар и подслеповат — и потому придирчив с работниками сверх всякой меры. Он решил сыскать себе нового помощника.

Настасья Львовна, счастливо разрешившаяся от бремени, собралась на богомолье в недальнюю Хотькову пустынь. Он сопровождал жену, распустив работников по домам до своего возвращения.

После обедни Настенька повстречала знакомую переславскую купчиху и пошла с нею и камердинером покупать снетки; он с приказчиком остался ждать ее в монастырском подворье.

В трактире его вниманье привлек пожилой мещанин с грубым светлым лицом, несколько вздетым кверху, как у слепца. Потертая поддевка не сходилась на выпуклой, как бы горбатой груди мещанина, из-под старой порыжелой шляпы вываливались прямые космы жестяного цвета. Почуяв пристальный посторонний взгляд, мещанин поднял глаза; блестки детской лазурной голубизны вспыхнули в них.

Мещанин оказался знаком приказчику, и тот, почтительно изогнувшись поджарым гончим туловом, тут же за столом рассказал, что Конон Подвязнов — человек удивительной жизни и особого ума, что происходит он из потомственных столяров, отец его даже художничал. Сам Конон тоже резал по дереву, а в городе Переславле даже делал для монастыря фигуры святых в натуральный рост и затейливые древесные прикрасы. Жена его была крепостная помещицы Пальчиковой, очень хворала и померла рано, когда мужа забрили не по жеребью в солдаты. За военное геройство ему дали крест и отпустили на волю. Он ударился в бродяжество, ужасно пил; поступил на позументную фабрику купца Мытарева, полгода поработал и уволился. С той поры скитается, всюду возит с собой ученые книги, знает и древнюю, и новую грамоту, и множество всяких ремесел и слывет человеком самой строгой и справедливой жизни.

Конон разговорился легко и охотно. Чем-то неуловимым он напоминал покойного дядьку Боргезе — тертого, доброго странника, тоже любившего уснащать свою речь мудреными старинными словесами.

"Детям полезно: славянский язык, священное писание, резьба по дереву, — мысленно убедил он жену. — Мужик честный, хозяйственный", — подкрепил он свои соображения о новом знакомце.

Конон согласился поехать в Мураново и пожить там, сколь поволится.

Он оказался отличным садовником. Умел ходить за пчелами, и столярное дело знал досконально, и даже мог пользовать больную скотину. Держал себя с достоинством, но разуменьем своим никогда не хвастал.

— Токмо безумец над остальными поношается, — приговаривал он. — Комуждо по делом его.

Он пленил мальчиков рассказами о двенадцатом годе и чистыми голубями, парением которых любовался, наливая в лохань ключевой воды: прекрасные среброкрылые птицы по нескольку минут держались в воздушном пространстве на одном месте, и отражение их зачарованно покоила как бы улыбающаяся влага…

Дух бодрой, какой-то утренней деловитости водворился в запущенном именье с воцарением здесь старого Конона. И Евгений, рано просыпающийся теперь, тотчас после завтрака отправлялся с сыновьями на работы, руководимые новым приказчиком. Его радовало и изумляло, что при помощи неуклюжего, тяжелого топора, страшно неудобного рубанка и долота, одно наименованье которого отзывалось чем-то тупым и косным, можно вырезать изящный охлупень, нарядно венчающий избу, и вытесать прихотливый узор на деревянных полотенцах, украшающих карниз новой людской. Ему нравилось брать в руки эти грубые и ловкие инструменты, слушать нежное, задорное пенье пил, сочное чмоканье топора, вгрызающегося в смолистое бревно, и точный, долгий звон длинных сверкучих гвоздей, вгоняемых в гибкую доску из щегольства не молотком, а обухом того же топора.

LI

В начале сентября резко похолодало. Старый дом был разобран; новый, за нехваткою каменщиков, рос медленно. Жить в обветшалом флигеле становилось все затруднительней, но переезд в Москву откладывался из-за внезапной болезни маленькой Софи и нервических недомоганий Настасьи Львовны, нуждавшейся в свежем лесном воздухе. Да и строительство жаль было бросать в самом его разгаре.

Неутомимый ходок и доглядчик Конон вызнал, что в трех верстах от Муранова, в сельце Артемове, сдается на зиму дом господ Пальчиковых.

Он глядел из окна угольной комнаты на покатое поле, уставленное потемневшими от дождя скирдами, и раздумывал над начатым письмом в Мару. Манкированье почтою болезненно обижало далекую маменьку.