Недвижимость

Говорит так уютненько: дождичек, водочка, лимончик. И уже обходится без теорий. Все больше на практике решает поставленные жизнью задачи… Ну и ладно. А кто не изменился? Я не изменился?

Мы уже выпили по паре-тройке рюмок, но легче мне не стало, наоборот – тяжесть в груди стянулась до размера кулака, начала горячеть, я вспомнил лицо Павла, каким оно было вчера, птичье выражение его глаз и то, как он пытался выхватить из накатывающей на все темноты хотя бы нас, сидящих у постели, – стало жарко глазам, я несколько раз сморгнул, потом без раздумий налил половину фужера и тут же выпил.

Кастаки досчитал деньги и сунул обратно в конверт.

– Две двести пятьдесят. Двести пятьдесят – это за два месяца: за прошлый и за этот, – сказал я зачем-то. И без моих уточнений все было ясно как дважды два. Язык развязывался. – За этот. Ну за тот, который кончился. Ты понимаешь. Сентябрь то есть. А за октябрь через недельку, ладно? Через недельку не поздно? Сейчас что-то… в общем, какая-то напряженка сейчас с этим делом и…

– Да ладно, чего ты. – Кастаки сунул конверт в карман пиджака. -

Разберемся.

– Короче, непруха, Шурик, – сообщил я, наливая ему и себе. -

Что-то все никак не вяжется. Знаешь, я о чем думаю? Нет, вот ты смотри. Я у тебя двадцать брал. Думал, за полгода отдам. Ну за год от силы – это если нога за ногу. И что? Еще три должен. И процент-то ведь небольшой…

Шура поморщился.

– Да нет, я не к тому! Я просто рассказываю. Да ну, ты чего,

Кастаки! Я же тебе за это очень благодарен, правда… Ну, в самом деле, какого черта. Мы же рассудили. Ты бы положил их в банк и получал бы – ну не два в месяц, ну полтора процента бы получал… Но тебе-то в банке было бы надежней, верно? Я же понимаю. Ты мне двадцатку дал – а кто его знает, может, я только чудом под трамвай не попал с твоей двадцаткой? Нет, ну бывает же! Бац! – и готово. И плакали твои денежки. Верно? То есть риск. А за риск надо платить. Нет, ну правда – надо же? Вот я и платил. Все нормально, чего ты.

Шура поднял брови, и лицо у него сделалось отсутствующее.

– Ну-ну, – сказал он, отрезал кусочек мяса, положил в рот и стал аккуратно жевать, глядя куда-то мимо меня. – Говорено-переговорено.

– Я шучу, конечно, про трамвай… не попал и не попаду… но все-таки! Ты пойди попробуй вот так на ровном месте займи двадцатку!.. Да никто не даст! Ни у кого нет… а у кого есть, так побоится… или, например, машину хочет покупать… или еще чего-нибудь. В каждой избушке свои погремушки. Ну и что было бы?

Я, конечно, сам виноват, но… Как вспомню этого Стреповикова – у-у-у-у!..

Я замолчал, подумав, что загудел сейчас точь-в-точь как Будяев.

– Да ладно тебе, – поморщился Кастаки.

– Не-е-е-т! – Я покачал пальцем. – Ты не должен думать, что я думаю, что ты думаешь, то есть… э-э-э… ну, я хочу сказать – вот, мол, процент берет и вообще… а? – Мне хотелось еще добавить что-то про честность и всякое такое, но почему-то стало скучно.

Тогда я просто поднял рюмку:

– Ладно, все… Давай теперь за твое прибавление еще раз.

Сколько уже? Полгода? Семь?

– Девять.

– Во, девять уже… видишь. Уже поровну – девять до, девять после. Девять там, девять здесь… Это большое дело, Шурик. Это ты как молодой себя ведешь. Раз – и опять замолодел. А Петьке-то сколько?

– Семнадцать скоро.

– Во! Вот так! Семнадцать!

Мы чокнулись.

– Ты закусывай, закусывай, – сказал Шура. – Что-то ты, Серега, воодушевился сверх меры…

Я опрокинул рюмку и посмотрел в тарелку.

– Знаешь, Шура, – сказал я, тыча вилкой в аппетитный кусок свинины. Потом поддел картофельную долечку, положил на язык, сжал зубами – она захрустела. – Вот я однажды шел мимо лужи.

Такая громадная лужа. Понимаешь? С водой такая лужа…

– Понимаю, – кивнул Кастаки. – Лужа всегда с водой. Без воды – это, как правило, уже не лужа.

– Вот, с водой. Нет, ты не смейся. Такая огромная лужа. Занимает полполосы. А с той стороны – такая большая колдобина. В асфальте. Ну яма такая…

– Яма, – подтвердил Шура.

– И мимо меня проехали две машины. Две. Водитель первой, заблаговременно заметив пешехода… ну меня то есть… взял влево. Туда, к колдобине. Хрясь! – не знаю, как ступицу не разнес. Зато на меня не попало ни капли. Вот. Водитель второй заблаговременно разглядел колдобину. А не меня. И принял резко вправо. Ш-ш-ш-ша!.. Меня окатило с ног до головы, понимаешь?

Зато машина совершенно не пострадала. О чем это говорит, Шура?

– Не знаю, о чем это говорит, – ответил Кастаки. – Ты ешь, ешь.

– Вот и я не знаю, о чем это говорит, – согласился я и взял еще картофелинку. – Я хочу сказать, что по этой луже ничего не поймешь. Чтобы понять, в каких пропорциях делятся в мире добро и зло, пришлось бы стоять у лужи вечно. Нет, ну никуда не денешься

– нужно же получить статистически достоверный результат!..

– И что же мы поймем по статистически достоверному результату? – усмехнулся Кастаки. – Что есть добро, а что – зло?

– Вот как раз это-то совершенно не важно. Можно принять условно.