– Каждое утро фараон входит вот сюда. – Пазер взял в руки тростниковое перо со стола и указал на переднюю часть зала. – Он проходит мимо визирей. – Кончиком пера наставник ткнул в длинный стол на макете, который шириной едва ли уступал комнате. – Затем визири встают и выражают ему почтение. После того как фараон пересечет широкое пространство между визирями и возвышением, он садится на трон, а в Зал для приемов впускают просителей. Каждый из подателей прошения подходит к одному из четырех визирей со своей проблемой.
– К любому визирю?
– Да. Если у визиря недостает власти, чтобы помочь ему, то стражи обыскивают просителя и ему дозволяется приблизиться к фараону. Но ведь он сидит на возвышении не в одиночестве. На помосте стоят три трона. – Он указал на три позолоченных кресла. – На сегодня – четыре.
– Для фараона Сети, царицы Туи, фараона Рамзеса и Исет.
–
От неожиданности у меня перехватило дыхание.
– Я
– Нефертити не была ею.
Я еще никогда не слышала, чтобы кто-либо, кроме Мерит, произносил вслух ее имя, но в янтарных лучах рассвета лицо Пазера выглядело суровым и упрямым.
– Ваша тетка никогда не использовала свое тело для того, чтобы повелевать в Зале для приемов, что бы о ней ни говорили.
– Откуда вы знаете?
– Можете спросить свою няньку. Она знала Нефертити, а другую такую любительницу сплетен во всех Фивах еще поискать. – При этих словах Пазер мог бы улыбнуться, но выражение его лица осталось серьезным. – Почему, как вы думаете, люди терпели политику вашей тетки, перенос столицы, изгнание старых богов?
– Потому что она обладала властью фараона.
Пазер покачал головой:
– Потому что она знала, чего хотят люди, и давала им искомое. Ее муж отобрал у них богинь, и тогда она стала их богиней на земле.
– Но это
– Или мудрость? Она понимала: то, что делает ее муж, опасно. Если бы народ восстал, она бы первая попала под нож. Она спасла свою жизнь, произведя неизгладимое впечатление на просителей в Зале для приемов. Нефертити могла бы разрисовать все стены от Фив до Мемфиса своими изображениями, но изменить настроения в обществе могли только слова. И через каждого просителя она влияла на людей.
– И вы хотите, чтобы я поступала так же? – спросила я.
– Если намерены остаться в живых. Или вы можете последовать примеру царицы Туи, – сказал он. – Вы можете свалить все до единой петиции, кроме самых простых, на своего мужа, исходя из предположения, что фараон Рамзес все-таки возьмет вас в жены. Но, поскольку вы приходитесь племянницей еретичке, не думаю, что вам представится такая возможность. Однако, если вы вдруг воссядете на трон в Зале для приемов, то время, проведенное там, окажется вашим единственным средством повлиять на людей. Так, как это делала ваша тетка.
– Египет
– Только не тогда, когда она была жива. Она знала, как подчинить себе визирей, когда заговорить и какую дружбу развивать и поддерживать. Но готовы ли вы научиться подобным вещам?
Я откинулась на спинку стула:
– И стать похожей на Царицу-Еретичку?
– И стать жизнеспособным игроком в этой партии в
Разумеется, я знала.
– Это пешка.
– У каждого игрока их пять. В некоторых играх число их увеличивается до семи или даже десяти. В некотором смысле это похоже на двор. – Он взглянул на меня. – Иногда вам будет казаться, будто вы ведете игру с большим количеством пешек, чем можете управлять. В другие дни их будет меньше, чем вам хотелось бы. Но при дворе каждый день заканчивается одинаково: первый игрок, который сохранит все свои пешки на своих квадратах, выигрывает. Вам предстоит научиться, каких придворных необходимо подчинить себе, каких визирей приблизить и каких послов умиротворить. И та жена, которая сумеет привлечь их всех на свои квадраты, однажды станет царицей. Это нелегкая игра, в ней много правил, но если вы хотите научиться…
Я подумала о Рамзесе на другом берегу реки, просыпающемся в постели Исет и наблюдающем за тем, как она готовится появиться утром в Зале для приемов. Что она знает о прошениях? Разве может она помочь ему хоть чем-нибудь? А вот я смогу стать ближе к Рамзесу с каждым шагом, которым меня научит Пазер.
– Да. – Это слово вырвалось у меня со страстью, изрядно удивившей меня саму.
Губы наставника медленно сложились в некое подобие улыбки.