— Я помню об этом! Расскажи лучше, что означает этот сон?
— Семь тучных коров, приснившихся фараону — это семь лет изобилия, которые настанут, начиная с этого года. Семь тощих коров — это семь лет голода, которые последуют сразу за ними. И весь последующий голод поглотит изобилие, да так, что и следа не останется. Вот и вся разгадка, — Азылык заметно усмехнулся. — Боги как бы подсказывают фараону, что ему надо делать в первые семь лет изобилия.
— А что надо делать?
— Накопить столько хлеба, чтобы потом, все последующие семь лет голода, жить сыто и припеваючи.
Илия не без радостного восхищения посмотрел на своего соседа по темнице.
— Ты что, и вправду оракул?
— Нет, — ни один мускул не дрогнул на узком и потемневшем от времени лице кассита.
— Но ты похож на оракула! А потом, мне так кажется, что твоя бабушка очень хорошо...
— Мы все на кого-то похожи, — жёстко перебил Азылык, и в его раскосых глазах вспыхнул холодный огонёк, мигом сдувший игривую ухмылку с губ юноши.
— Вот как?.. Хорошо, пусть так. Мне лишь интересно, на кого тогда я похож?
— На счастливчика.
— Почему?
— Потому что задаёшь глупые вопросы, а производишь впечатление умного парня. И там, где другой давно бы пропал, погиб, ты почему-то выживаешь. Мне лично непонятно одно: за что боги тебя любят? Увы, в эту тайну мне проникнуть не дано, а хотелось бы...
— Если я узнаю, то обязательно скажу! — Илия поднялся. — Не стоит долго томить властителя, ты пока отдохни здесь. Хочешь, я попрошу виночерпия принести тебе вина?
— Я пью только воду, сынок. А вот от лепёшки с сыром я бы не отказался!
— Я распоряжусь!
Илия доложил слугам, что нашёл разгадку и готов обо всём рассказать повелителю. Ханаанина провели к фараону. Тот дремал, сняв с головы корону и обнажив короткие седоватые волосы. Они росли редко и лоснились от жира. Заметив вошедшего, правитель не всполошился оттого, что его застали в неподобающем виде, громко зевнул и, продрав глаза, уставился на юношу. Тот смутился и несколько мгновений не мог собраться с мыслями.
— Ну что же ты?! Говори!
Илия кивнул и пересказал всё то, что ему открыл Азылык. Это толкование потрясло Аменхетепа.
— Как тонко и удивительно разгадано! — восхищённо проговорил фараон, помня, что ни один из его оракулов не смог разгадать этот сон. — Я бы хотел, чтоб ты служил мне!
— Это великая честь для меня, мой повелитель! — поклонился юноша.
— Вот и хорошо. Эту ночь ты проведёшь здесь, а к завтрашнему дню тебе найдут временное жилище. Позже я прикажу построить тебе большой дом, как и подобает первому разгадчику моих снов, который сегодня спас моё царство от будущей погибели. Одеть его в парадные одежды и оказывать ему почести, как одному из первых царедворцев! — приказал фараон слугам, и те послушно склонились.
Илия потерял голову от этих сладких слов и позабыл об Азылыке. Он опомнился, когда оказался в одной из соседних с покоями фараона комнат и его начали наряжать в золотистые сандалии и такую же набедренную повязку. Верхние одежды сановные лица надевали лишь по торжественным праздникам, ибо прохладных дней в Фивах почти не наблюдалось и прикрывать верхнюю часть тела вовсе не требовалось.
— А где мой сосед по темнице? — испуганно спросил юноша.
— Его отправили снова в тюрьму, — кланяясь, услужливо доложил слуга. — Но когда он вам понадобится, мы его в то же мгновение доставим во дворец. Ведь он нужен вашей милости, чтоб разгадывать сны нашего повелителя, разве не так?
— Да, — промямлил Илия.
Сутарна сам пришёл в утреннем сне к Айе и долго, не произнося ни слова, с тоской смотрел на неё. И такая печаль лилась из его глаз, что царица проснулась, и глаза её были влажны от слёз. Она сразу разгадала смысл приснившегося и улыбнулась: наконец-то её супруг объявился, она знает, что с ним и где теперь его искать.
Все эти долгие месяцы неизвестности она терзалась, не желая умирать, не повидав мужа. Египетские лекари и Мату очень старались поднять её на ноги, и временами наступало улучшение, Айя несколько раз вставала с постели, а один раз с помощью Мату прошлась по дворцу. Но потом Два дня лежала, словно совершила кругосветное путешествие. Ей ещё в Митанни, когда она родила Нефертити, показалось, что последняя дочь забрала остатки её сил.