Нефертити

— Проводи принцессу в залу для приёма дорогих гостей, распорядись, чтобы туда подали обед на двоих, и посмотри на кухне, что там найдётся повкуснее!

— Найдём, ваша милость, сыщем! А как же! — поклонился царедворец, обрадовавшись, что и ему нашлось дело.

Последние дни он ходил сам не свой. Караваны с зерном больше не прибывали, а наследника фараона одолевали те же сомнения: верно ли царедворец истолковал сны отца, потому и новых дел он больше Илие не поручал. Первый сановник томился от безделья, не зная, чем себя занять и к кому приткнуться. И вдруг такое поручение наследника, есть от чего возликовать.

— Ты только обязательно дождись меня, — проговорил наследник, обращаясь к принцессе. Он случайно коснулся её руки, и его словно обожгло током, царевич резко отдёрнул руку. — А ты проследи, чтоб наша гостья не скучала и не спешила домой! — он строго взглянул на царедворца.

— Мы не выпустим! — улыбнулся Илия.

Царевич двинулся к императорской спальне, но вдруг обернулся и со значением проговорил, обращаясь к иудею:

— Кстати, дождь кончился, и вроде тучи рассеиваются!

В спальне фараона было тихо и прохладно. Помимо двух служанок рядом с ложем властителя сидел Сирак, наблюдая за ним. Правитель лежал с закрытыми глазами, тяжело дыша. Лекарь, перехватив взгляд наследника, поднялся, и они прошли в соседнюю комнату, где обычно самодержца омывали и натирали благовонными мазями.

Сирак присел на скамью, отёр рукой усталое лицо. С прошлого вечера он не сомкнул глаз, наблюдая за государем. Положение последнего не только не улучшилось, наоборот, с каждым часом становилось всё хуже. Он уже не говорил, а только мычал и не мог пошевелить рукой. Сердце еле прослушивалось.

— Мне горестно это сообщать вам, я никому ещё ничего не говорил, но боюсь, наш государь уже не поднимется, — опустив голову, промолвил лекарь.

Царевич оцепенел от этих слов. Страшный смысл их ожёг наследника, но он тотчас отверг его.

— Ты считаешь, отец долго не сможет подняться?

— Да, — помедлив, выговорил Сирак и, помолчав, повторил: — Боюсь, что уже не поднимется.

Сухое и бесстрастное лицо лекаря точно ожидало новых вопросов, и наследник спросил:

— Теперь он будет всё время под вашим присмотром?

— Продление его жизни уже не в моей власти, ваша милость. Я сделал всё возможное, чтобы спасти нашего повелителя, но боги отказывают мне в этом. Теперь они считают последние часы его пребывания с нами, в их плену и его душа, — он умолк и, не в силах более держаться на ногах, опустился на скамью. — Простите, ноги так ослабели, что я вынужден присесть...

— Сколько он ещё проживёт? — губы царевича задрожали, и он еле выговорил эти слова.

— Может быть, до утра, но не больше.

Царевича мгновенно сковал озноб, ибо только сейчас до него дошёл весь страшный смысл случившегося. Ещё утром, провожая послов, он думал, что отец отлежится, лекари прогонят недуг и они снова помирятся. Так уже бывало.

— Как до утра? — прошептал он.

— Мужайтесь, ваше высочество, тут я бессилен что-либо сделать. Все известные мне способы и средства для поддержания жизни я попробовал. Увы, ничего не помогает. Жизнь уходит из нашего повелителя, и задержать её мне не удаётся, — Сирак с трудом поднял голову и взглянул на царевича. — Я уже вызвал лекарей, чтобы они готовили раствор для бальзамирования. Можете подойти и проститься с отцом.

— Он слышит?

Сирак кивнул.

— Я могу поговорить с ним? — голос наследника дрогнул.

Лекарь снова кивнул, сгорбился, оставшись сидеть на скамье.

Царевич вернулся в спальню, подошёл к отцу. Служанки подняли на него печальные лица, но через секунду снова их опустили. Правитель, точно почувствовав рядом с собой присутствие сына, неожиданно открыл глаза и задышал ровнее.

— Я здесь, отец, — еле слышно прошептал наследник. — Прости меня за всё, я был глуп, как глупы все дети, ещё плохо разбирающиеся в жизни. Прости, что спорил с тобой, не понимая того, что знал ты. Я только сейчас многое понял. Как мне бы хотелось, чтоб ты выздоровел и мы смогли бы просто поговорить вдвоём. О чём угодно. Только чтоб слышать твой чуть хрипловатый голос и следить за разбегом твоих мыслей. Поневоле не ценим те богатства, коими обладаем, а ты и мать были самыми большими моими сокровищами. Я плохо ими распоряжался, и многие твои достоинства не сумел ни оценить, ни распознать. Мне горько признаваться в этом. Сколько раз я мысленно говорил себе, что никогда больше не огорчу тебя, сколько раз пытался быть ласковым и послушным твоей воле, но затевал ненужный спор, упрямился, вызывая твой справедливый гнев. Как я сейчас раскаиваюсь в этом, если б ты только знал! Единственное, на что я уповаю, что слышишь меня. Ведь ты слышишь меня?

Лицо фараона напряглось, он зашевелил ртом, словно что-то хотел сказать, но ни звука не вырвалось из открытого рта. Слезинка выкатилась из глаза, оставив тёмную полоску на щеке. Шевельнулся указательный палец руки, и царевич осторожно коснулся её, сжал в своей. Рука была ещё тёплая. Комок застрял в горле.