Нефертити

— Амон мертв! — ответил Аменхотеп. — Но я воскрешу мечты моего деда о фараонах, которые не страшатся власти жрецов Амона. Я воздам ему почести, и меня запомнят навеки благодаря моим деяниям. Нашим деяниям, — произнес он, подчеркнув это «нашим», и посмотрел на Нефертити, свою супругу и соратницу, свою верную союзницу.

На всякую попытку Кийи что-либо предпринять Нефертити отвечала предложением создать новую статую, новый дворик, новый блестящий храм.

Аменхотеп просидел у постели жены всю ночь. Я наблюдала за ним, размышляя над тем, что же такое должно найти на человека, чтобы он уничтожил богов своего народа и возвысил вместо них покровителя, о котором никто не слыхал. «Алчность, — подумала я. — Его ненависть ко всему, во что верит его отец, и его жажда власти. Без жрецов Амона его власть станет безграничной». Я уселась в кресло с толстыми подушками и посмотрела, как фараон гладит мою сестру по щеке. Он с нежностью коснулся ее лица и вдохнул лавандовый запах ее волос. Когда я уснула, он так и остался сидеть, молясь Атону, чтобы тот ниспослал чудо.

На следующее утро, когда я проснулась, у меня было такое чувство, словно у меня вместо глаз две гири. В прихожей уже дожидался посланник с вестями из Фив, в украшениях из золота и лазурита. Но Аменхотеп не желал ничего слушать.

— Чтобы никто не смел тревожить царицу! — с силой произнес он.

Из-за спины посланца вынырнул Панахеси:

— Ваше величество, это касается царевича.

Аменхотеп подошел к дверям.

— Ну что еще такое? Царица больна.

Панахеси, нахмурившись, вошел в комнату.

— Я глубоко сожалею о том, что ее величество заболела.

Он взглянул на дверь, ведущую в спальню Нефертити.

— Царица Тийя и Старший шлют благословения вашему сыну, — продолжал он. — Празднество в честь его рождения состоится сегодня вечером, с позволения вашего величества.

Аменхотеп тоже взглянул в сторону покоев Нефертити. Дверь была открыта, и Панахеси мог видеть, что Нефертити лежит в постели, а Мерит с Ипу хлопочут вокруг нее.

— Иди, — подала голос моя сестра. — Он — твой сын.

Аменхотеп прошел обратно к ней в комнату и коснулся ее руки:

— Я тебя не оставлю.

— Боги послали тебе сына. — Нефертити слабо улыбнулась. — Иди, вознеси благодарности.

Она лучезарно улыбнулась супругу — воплощенная красота и великодушие, — и я осознала, насколько хитроумно она спланировала эту сцену. Это она давала ему позволение уйти, а не фараон сообщил ей, что уходит на празднество.

— Иди, — прошептала она.

— Я буду думать о тебе весь вечер, — пообещал Аменхотеп.

Панахеси, остававшийся в прихожей, изучающе взглянул на меня.

— Весьма прискорбно слышать, что царица заболела. Когда это случилось?

Я почувствовала, что краснею от стыда.

— Вчера вечером.

— Примерно тогда же, когда царевич появился на свет, — заметил Панахеси.

Я промолчала. Затем из комнаты Нефертити вышел Аменхотеп, и Панахеси попытался изобразить улыбку.

— Так следует ли нам устраивать празднество, ваше величество?

— Да, но я не настроен праздновать, — предостерег его фараон.

Как только они ушли, Нефертити тут же села.

— Панахеси знает, — предупредила ее я.

— Что знает? — весело спросила она, встала и принялась расчесываться.

— Знает, что ты лжешь.

Нефертити обернулась так быстро, что подол платья обвился вокруг ее ног.

— Кто сказал, что я лгу? Кто сказал, что я не болею?

Я не стала ничего отвечать. Нефертити могла одурачить весь мемфисский двор, но ей не под силу было одурачить меня. Она переоделась в чистое платье и велела Мерит принести фруктов.

— Сколько ты будешь продолжать эту затею? — спросила я.

Нефертити улыбнулась — одними лишь краешками губ.

— До тех пор, пока впечатления от рождения нового царевича не изгладятся. — Она слегка пожала плечами. — И я снова стану центром Египта.

Впечатления изгладились быстро — да иначе и быть не могло, ведь строительство храма Атона было превыше всего. И через три дня Нефертити чудесным образом исцелилась. Лекарь пришел и заявил, что это было чудо. Отец принес с винодельни для Нефертити винный напиток шедех, а моя мать по случаю ее исцеления выдавила из себя несколько слезинок. Мне начало казаться, что все мы — какие-то лицедеи, а не правящая семья Египта.

— А какая разница? — поинтересовалась Нефертити, когда я поделилась с ней этой мыслью. — И те и другие нуждаются в масках.

— Но это ложь! Ты солгала! Ты что, совсем его не любишь?

Нефертити остановилась во дворике, где ждали колесницы, чтобы отвезти нас к строящемуся храму. Примостившаяся в темных волосах кобра на ее короне блестела на солнце.

— Я люблю его настолько, насколько это под силу женщине. Ты не понимаешь. Тебе всего четырнадцать. Но любить — это значит лгать.

Сквозь арку во дворик вошел Аменхотеп, и рука об руку с ним — моя мать. Они дружно смеялись, и я застыла от изумления.

— Твоя мать — очаровательная женщина, — тепло произнес Аменхотеп, и Нефертити широко улыбнулась матери.

Моей матери.

— Да, правда, — согласилась она. — Моя семья — это благословение богов.